Войти на сайт
Блаженная Пелагея Дивеевская (†1884)
Нет в Христовой Церкви большего и труднейшего подвига, чем подвиг юродства Христа ради. Сам Господь благословляет на этот путь только редких избранников Своих. Именно на эту стезю была поставлена Богом блаженная Пелагея Ивановна.
Родилась она в октябре месяце 1809 года в городе Арзамасе в семье купца Ивана Сурина и жены его Прасковьи Ивановны, урожденной Бебешевой. Отец ее жил довольно богато, хорошо торговал, имел свой кожевенный завод и был человеком умным, добрым и благочестивым. Вскоре он умер, оставив жену и троих малолетних сирот. Отчим, вдовый купец Королев, невзлюбил их. Жизнь маленькой Пелагеи сделалась невыносима, и в ней родилось желание уйти от таких родных. Еще с малолетнего возраста с ней приключилось что-то странное. Она заболела и, пролежавши целые сутки в постели, встала не похожей сама на себя. «Из редко умного ребенка вдруг сделалась она какою-то точно глупенькой. Уйдет, бывало, в сад, поднимет платьице, станет и завертится на одной ножке, точно пляшет. Уговаривали ее и срамили, даже и били, но ничто не помогало, так и бросили».
Она выросла стройной, высокой, красивой, и мать ее, как только минуло ей 16 лет, постаралась поскорее выдать замуж «дурочку». Жених, мещанин Сергей Васильевич Серебренников, по старинному обычаю, пришел на смотрины невесты со своей крестной матерью. Пелагия, дабы оттолкнуть его от себя, стала дурить. Жених, видевший ее притворство, вопреки советам крестной все-таки решился жениться.
Вскоре после брака Пелагея Ивановна поехала с мужем и матерью в Саровскую пустынь. Отец Серафим ввел Пелагею Ивановну в свою келью и долго-долго беседовал с нею. Потом передав ей четки, проводил со словами: «Иди, матушка, иди немедля в мою обитель, побереги моих сирот-то, и будешь свет миру, и многие тобою спасутся!» «Эта женщина будет великий светильник!» — сказал о ней батюшка после.
Беседа с дивным старцем имела решительное влияние на дальнейшую жизнь Пелагеи Ивановны. Вскоре под руководством одной юродивой научилась непрерывной молитве Иисусовой, которая начала в ней благодатно действовать и которая сделалась постоянным ее занятием на всю ее жизнь. В ночное, от всех сокрытое время, она стояла на коленях лицом к востоку, молилась в холодной стеклянной, к их дому пристроенной галерее. С молитвенными подвигами она вскоре стала соединять и подвиг юродства Христа ради и как бы с каждым днем теряла более и более рассудок. Бывало, наденет на себя самое дорогое платье, шаль, а голову обернет какою-нибудь самой грязной тряпкой и пойдет или в церковь или куда-нибудь на гулянье, где побольше собирается народу, чтобы ее все видели, судили и пересмеивали.
Но тем больнее приходилось мужу ее, не понимавшему великого пути жены. И просил, и уговаривал ее Сергей Васильевич, но она ко всему оставалась равнодушной. Даже когда у нее родились сыновья она точно не была рада их рождению, говоря: «Бог то дал, да вот прошу, чтоб и взял». Вскоре по молитве блаженной оба мальчика умерли. С этого времени муж перестал щадить ее и начал страшно бить, вследствие чего Пелагея Ивановна, несмотря на свою здоровую и крепкую натуру, начала чахнуть. Она начала ходить по улицам Арзамаса от церкви к церкви и все, что ни давали ей жалости ради или что ни попадало ей в руки, все уносила она с собой и раздавала нищим или ставила свечи в церкви Божией. Муж поймает ее, бьет, то поленом то чем попало, запрет и морит голодом, а она не унимается и твердит одно: «Оставьте, меня Серафим испортил». Обезумев от гнева он пошел в полицию и попросил городничего высечь жену. Тот так жестоко наказал ее, что даже мать содрогнулась и оцепенела от ужаса. Ночью городничий увидел во сне котел с огнем и услышал голос, что котел приготовлен для него за истязание избранной рабы Христовой. В ужасе проснувшись, он запретил вверенному ему городу не только обижать, но и трогать испорченную, как ее называли в народе.
Поверив в то, что она испорченая, муж повез лечить ее в Троице-Сергиеву Лавру, где она тотчас сделалась кроткой, тихой и умной. На обратном пути он на радостях отпустил ее домой одну, вручив ей все деньги и вещи. Однако домой она возвратилась нищею, ведя себя хуже прежнего, раздав все до последней полушки и постаравшись вынести из дома все, что можно. Обезумевший Сергей Васильевич заказал для жены, как для дикого зверя, железную цепь с кольцом и своими руками заковал в нее жену, приковав к стене, и издеваясь над нею, как ему хотелось. Иногда она срывалась с цепи и бегала раздетая по городу и каждый боялся ее приютить и помочь. «Сергушка-то (муж) во мне все ума искал да мои ребра ломал; ума-то не сыскал, а ребра-то все поломал» — говаривала она позже.
Вскоре муж вовсе отрекся от нее, выгнал вон из дома, притащил к матери и вручил Пелагею Ивановну родителям. Мать решилась еще раз сама съездить в Саровскую пустынь. Батюшка Серафим сказал: «На такой путь Господь избирает мужественных и сильных телом и духом. А на цепи не держите ее и не могите, а не то Господь грозно за нее с вас взыщет». 4 года блаженная Пелагия юродствовала, бегала по улицам города, безобразно кричала и безумствовала, покрытая лохмотьями, голодная и холодна, а по ночам молилась на паперти в церкви.
Наконец, родственники отпустили блаженную в Дивеево. Перед уходом блаженная поклонилась домашним в ноги и совершенно здраво и разумно сказала: «Прости Христа ради меня, уж до гроба к вам не приду я более».
В келейницы себе она сама себе выбрала простую девицу Анну Герасимовну, стала пред ней на колени, поклонилась до земли и, воздевши руки свои, воскликнула: «Венедикт, Венедикт! Послужи мне, Христа ради». Анна Герасимовна подошла к ней, жалея ее бедную, погладила ее по голове и видит, что голова-то у нее вся проломана, в крови, и кишат в ней насекомые. И так ей стало жаль ее, но сказать ничего не посмела. Впоследствии эта добрая крестьянская девушка прислуживала ей в течение 45 лет, с усердием и преданностью подвижницы Божией.
И зажила «безумная Палага», как называли ее многие в Дивееве, своей юродивой, одному только Богу ведомой, жизнью. В первое время она продолжала безумствовать: бегала по монастырю, била окна в кельях, вызывала всех на оскорбления себя и побои. Возьмет платок, салфетку или тряпку, всю-то наложит пребольшущими каменьями до верху и знай таскает с места на место, полную-то келью натаскает их, сору-то не оберешься. Или наберет кирпича охапку, станет на самом краю ямы да из подола-то и кидает по одному кирпичу изо всей, что есть, мочи в яму, в самую-то воду. Бултыхнется кирпич да с головы до ног всю ее и окатит, а она не шелохнется, стоит, как вкопанная, будто и впрямь какое важное дело делает. Покидав собранные кирпичи, полезет в самую-то воду чуть не по пояс, выбирает их оттуда. Выбравши, вылезет и опять, ставши на краю, начинает ту же проделку. И так-то и делает все время службы в церкви. «Я, — говорит, — на работу тоже хожу; нельзя, надо работать, я тоже работаю». В келье своей бывала редко, а большую часть дня проводила на монастырском дворе, сидела или в яме, выкопанной ею же самой и наполненной всяким навозом, который она носила всегда в пазухе своего платья, или же в сторожке в углу, где и занималась Иисусовой молитвой. Иногда она становилась ногами на гвозди, прокалывая их насквозь, и всячески истязала свое тело. Питалась только хлебом и водой. Терпения и лишения были ее уделом: она никогда не просила пищи, а вкушала, когда предложат, и то очень скудно. Никогда ничего ни у кого не искала и не брала, была совершеннейшим образом нестяжательна; круглый год ходила босиком, не мылась, не стригла ногтей; спала на полу на войлочной подстилке. Говорила иносказательно, но весьма мудро и имела дар прозорливости.
Дивеево
Раз приехал к ней муж, Сергей Васильевич: «А ты полно дурить-то, будет; поедем-ка в Арзамас». Пелагея Ивановна поклонилась да и сказала: «Не ходила я в Арзамас да и не пойду, хоть всю кожу сдери с меня». Услышав это, он поклонился молча и пошел, и после того уж никогда не был. И только однажды, уже много лет спустя, Пелагея Ивановна вдруг как вскочит, вся поджалась, скорчилась, взад и вперед по комнате ходит да стонет и плачет. «Ох, — говорит, — батюшка! Ведь вот ты какой! Умирает он, да умирает-то как?! Без причастия!». Оказалось, она своим видом и действиями показывала все то, что было с Сергеем Васильевичем. Его действительно схватило; он точно так корчился, бегал по комнате, стонал и приговаривал: «Ох, Пелагея Ивановна, матушка! Прости ты меня Христа ради. Не знал я, что ты терпишь Господа ради. А как я тебя бил-то! Помоги мне. Помолись за меня». Да без причастия так и умер от холеры. Временами приезжал из Арзамаса блаженный, Федор Михайлович Соловьев, бывший военный. Так уж тут и уму непостижимо, что только выделывали они вместе; страх возьмет, бывало; не знаешь, куда и деться. Как поднимут, бывало, они свою войну, уж никак не унять. Оба большущие да длинные, бегают взад и вперед, гоняются друг за другом, Пелагея Ивановна с палкой, а Федор Михайлович с поленом, бьют друг друга. «Ты, арзамасская дура, на что мужа оставила?» — кричит Соловьев. «А ты зачем жену бросил, арзамасский солдат этакий?» — возражает Пелагея Ивановна. «Ах ты, большой сарай, верста коломенская!» — кричит Федор Михайлович. И так-то идет без перерыву у них своя, им лишь одним понятная перебранка и разговор.
Во время смуты в обители блаженная по-своему воевала за правду — что ни попадалось под руку, все била да колотила, и даже, обличив архиерея, ударила его по щеке. Едет от службы Владыка на дрожках, а Пелагея Ивановна на дороге стоит, яйца катает, как раз после Пасхи. Увидел Пелагею Ивановну, видно, обрадовался, слез с дрожек-то и подошел к ней, просфору вынул. «Вот, — говорит, — раба Божья, тебе просфору моего служения». Она молча отвернулась; ему бы и уйти; видит — не ладно, прямое дело. Кто им, блаженным-то, закон писал? На то они и блаженные. А он, знаешь, с другой стороны зашел и опять подает. Как она это встанет, выпрямится, да так-то грозно, и ударила его по щеке со словами: «Куда ты лезешь?» Видно, правильно обличила, потому что Владыка не только не прогневался, а смиренно подставил другую щеку, сказавши: «Что ж? По-евангельски, бей и по другой». «Будет с тебя и одной», — отвечала Пелагея Ивановна; и опять стала стала яйца катать.
После окончания смуты блаженная переменилась, полюбила цветы и стала заниматься ими. Держа их в руках, она задумчиво перебирала их, тихо нашептывая молитву. В последнее время живые цветы почти всегда имелись у нее в руках, потому что их приносили ей те, кто желал сделать ей удовольствие, и эти цветы, видимо, утешали ее. Перебирая их и любуясь ими, она и сама делалась светлой и радостной, точно витала уже умом своим в ином мире.
И бегать почти перестала; все больше в келье, бывало, сидит. Любимое ее место было на самом-то на ходу, между трех дверей, на полу, на войлочке у печки. Повесила тут батюшки Серафима портрет да матушкин (Марии), с ними, бывало, все и ночью-то разговоры ведет да цветов им дает. Игумения Мария ничего не предпринимала без ее совета. Всех в обители Пелагия Ивановна называла своими дочками и всем была истинной духовной матерью.
Сохранилось много рассказов о случаях ее прозорливости.
Особенным расположением Пелагеи Ивановны, пользовался художник М. П. Петров, нареченный ею самой духовным сыном. Свое первое посещение он описывал так. «Когда взошел в ее келью, меня так поразила ее обстановка, что я сразу не мог понять, что это такое: на полу на войлоке сидела старая, скорченная и грязная женщина, с огромными ногтями на руках и босых ногах, которые произвели на меня потрясающее впечатление. На мой вопрос «идти ли мне в монастырь или жениться?» она ничего не ответила. Спустя месяц при вторичном посещении она немедленно по приходе моем встала и выпрямилась предо мной во весь рост. Это была женщина красиво сложенная, с необыкновенно живыми блестящими глазами. Постояв предо мною, она начала бегать по комнате и хохотать, затем подбежала ко мне, ударила по плечу и сказала: «Ну, что?» У меня давно болела эта рука от паралича, но после этого ударения Пелагеи Ивановны боль в ней мгновенно и совершенно прошла. На меня напал какой-то панический страх, и я ничего не мог ей сказать; молчал и весь трясся от испуга. Потом она начала рассказывать мне всю мою прошедшую жизнь с такими поразительными подробностями, о которых никто не знал, кроме меня, и даже рассказала содержание того письма, которое я в этот день послал в Петербург. Это меня так поразило, что у меня волосы стали дыбом на голове, и я невольно упал пред ней на колени и поцеловал ее руку. И с этого разу стал я усердным ее посетителем и почитателем. Она меня вытащила со дна ада».
После 20-летнего подвижничества в Дивееве Пелагея Ивановна вдруг резко изменила образ своей жизни. Однажды сказала она своей сожительнице, Анне Герасимовне: «Сейчас был у меня батюшка Серафим, велел молчать и находиться более в келье, чем на дворе». И она замолчала, и редко кого удостаивала своим разговором, говорила мало, отрывистыми фразами, более сидела в келье и, подобно преподобному Арсению Великому, стала избегать людей и более внимать себе.
Та железная цепь, которой некогда приковывал ее муж, и которую она принесла с собою в Дивеево, служила и теперь ей подчас изголовьем. Спала она и сидела всегда на полу и непременно около входной двери в келью, так что проходящие нередко наступали на нее или обливали ее водой, что, видимо, доставляло ей удовольствие. Такие подвиги Пелагеи Ивановны стали привлекать к ней внимание дивеевских монахинь; и прежнее нерасположение к ней у многих из них сменилось уважением. Но были между сестрами и такие, которые ее ненавидели и всячески злословили. Их особенно любила Пелагея Ивановна и старалась платить им за зло добром. Инокини, привязанные к подвижнице, глубоко веровали в силу ее молитвы, искали у нее духовных наставлений. Однажды одна благочестивая монахиня дерзнула просить у Господа, чтобы Он открыл ей, верен ли тот путь, по которому идет подвижница Божия, потому что часто приходилось ей слышать разноречивые толки. Господь услышал ее молитву. Она увидела во сне, что Пелагея Ивановна идет по двору монастырскому и два ангела ведут ее под руки. Когда, проснувшись, монахиня эта пошла к Пелагее Ивановне рассказать ей свой сон, та предварила ее рассказ строгим запрещением никому не говорить об этом.
Человеческий ум не вмещает подвига рабы Божией Пелагеи. Поистине, душе ее, скрытая от окружающих видимым безумием, сияла чистотой и любовью. Лишь внимательному и сострадательному взгляду была видна небесная красота ее души. Так исполнилось предсказание отца Серафима. Сорок шесть лет провела она в обители, год за годом неся тяжкое бремя подвига, оберегая своей молитвою святую обитель.
Скончалась блаженная 30 января/12 февраля 1884 года. Убрали ее в беленькую рубашку, в сарафан, положили большой серый шерстяной платок на плечи, повязали голову белым шелковым платочком; нарядили так, как она при жизни наряжалась. В правую ее руку дали ей букет цветов, на левую надели шелковые черные четки батюшки Серафима. Девять дней ее тело стояло в душном храме без малейшего изменения при большом стечении народа. Хотя была зима, она с головы до ног была осыпана живыми цветами, которые и при жизни так любила, цветы эти непрестанно заменялись новыми и тотчас же нарасхват разбирались массами народа, уносившего их домой с благоговением.
Ухоженные могилки блаженных Параскевы, Пелагеи, Марии
31 июля 2004 года блаженная старица Пелагия Дивеевская была прославлена в лике местночтимых святых Нижегородской епархии. В октябре 2004 Архиерейским Собором было принято решение о ее общецерковном почитании. Святые мощи блаженной Пелагии, обретенные в сентябре 2004 года, положены для поклонения в Казанскую церковь Серафимо-Дивеевского монастыря.
Тропарь Явилася еси земли Российския украшение, /Обители Дивеевския блаженная матере наша Пелагея, /благословение Царицы Небесныя исполнившая/ и дерзновение ко Господу стяжавшая, / моли у Престола Пресвятыя Троицы о спасении душ наших.
Кондак, глас 2 Тело твое постами изнуривши,/ бденными молитвами Творца умолила еси о деяниих твоих, /яко да приимеши совершенное оставление:/ еже и обрела еси мати яве,/ путь покаяния показавше.
источник
Православный Саров
Дивеевская блаженная, Христа ради юродивая Пелагея Ивановна Серебренникова.
В начале учебного года, пригожим сентябрьским днем, наш класс посетил Серафимо-Дивеевскую женскую обитель. Экскурсовод, знакомивший нас с историей монастыря, с теплым чувством вспоминала дивеевских блаженных подвижниц.
Слабых душой и телом Господь не призывает на трудный подвиг юродства, когда человек отказывается не только от материального благополучия, но и от ума и «умного» поведения перед людьми. Многие люди по жестосердию и нетерпимости обижают (бьют, ругают, смеются) несмысленных и чудоковатых.
Одной из них была блаженная Пелагея. Её удивительная жизнь заинтересовала меня.
Как-то, играя возле дома в деревне, мы с мамой нашли несколько интересных деревяшек. Хорошенько отмыв их от придорожной земли, увидели, что одна из них похожа на женскую фигурку, платье которой сдувает сильный ветер, а она сама стремится вперед. Мы увидели в этой фигурке образ Пелагеи Ивановны, её сильный характер.
Продолжать путь юродства благословил Пелагею и поручил ей молиться за Дивеевскую обитель сам Преподобный Серафим Саровский, говоря: «Ты моих сироток побереги…».
Родилась Пелагея Ивановна в городе Арзамасе. Очень рано, ещё в детских годах призвал Господь девочку Пелагею на этот подвиг. Даже родные Пелагеи Ивановны не поняли ее. Выданная насильно замуж, Пелагея Ивановна убегала из дома. Днями и ночами, в любую погоду, она бродила по Арзамасу вызывая насмешки и кривотолки. За это муж сажал ее на железную цепь и сильно избивал. Голова у нее была проломлена во многих местах, все ребра сломаны. Обычный человек давно бы умер от таких ран. Эту цепь она потом привезла с собой в Дивеевскую обитель и пользовалась ей как подушкой.
Продолжая утруждать, воспитывать себя подвигами, блаженная 10 лет таскала тяжелые камни, ломала, разбивала в щепки толстенные палки, невзирая на получаемые ранения. Тогда, на территории монастыря не было такого благолепия как сейчас. Была глубокая канава с водой и разбросанные кирпичи. Блаженная набирала их в
подол, бросала в канаву, и ледяная вода окатывала ее с головы до ног. Эта «работа» продолжалась все время, пока в храме шла служба в течении нескольких лет, и монахини, наконец, привели территорию в порядок.
Подвижница почти не спала, у нее не было кровати. Кушала почти только черный хлебушек.
Постоянно упражнялась блаженная в Иисусовой молитве под открытым небом, зимой и летом, в ураганный ветер и зной, босиком, в юбке и рубашке, смиренно терпела насмешки и побои. Однажды, пока блаженная молилась на коленях, в грядках монастыря, ее юбка примерзла к земле. Нашли ее утром, неподвижную, еле отогрели.
С самого детства у Пелагии Ивановны был дар прозорливости. Многим людям она помогала своим советом, некоторым спасала и жизнь и душу, иногда исцеляла от болезней. Впоследствии, в Дивеевской обители, без ее совета не принималось важных решений и дел.
Много у нее еще было разнообразных подвигов.
В конце жизни, когда тело её ослабло от подвигов и возраста, блаженная позволила себе радоваться живым цветам, которые ей в изобилии приносили почитатели. Она перебирала цветы руками, молилась и одаривала ими приходящий народ.
Умерла блаженная в середине зимы, гроб ее был усыпан свежими цветами, а народ прощался днем и ночью сплошным потоком. Девять дней тело ее было теплым, как будто она только уснула.
Использованная литература.
1. «Пелагея Ивановна Серебренникова» Дивеевская блаженная старица, жизнеописание, Дивеево 2002 г.
Житие
В истории Православной Церкви всегда были особые избранники Божии, которых Господь призывал на великий и тяжкий подвиг юродства Христа ради, поставляя их на переднем крае борьбы за истину Христову, за спасение душ человеческих. У апостола Павла говорится, что в христианском подвиге несть мужеский пол, ни женский, то есть за святость жизни равно почитаются как мужчины, так и женщины. Но иногда женщины при этом называются мужскими именами: так блаженная Ксения называла себя Андрей Федорович; старец Досифей, который благословил преп. Серафима на подвиг, на самом деле был старицей-женщиной; подвизавшуюся в Дивеевском монастыре блаженную Пелагею Ивановну за святость называли второй Серафим. Жизнь этой дивной старицы Христа ради юродивой поистине удивительна, так как все ее дарования духовные были куплены дорогою ценою мученического подвига всей жизни. Эта женщина будет великий светильник! так сказал Саровский чудотворец о будущей блаженной старице Пелагии Ивановне Серебренниковой. Она родилась в 1809 г. в богатой купеческой семье в г. Арзамасе. В юности и до самой кончины Пелагея Ивановна отличалась необыкновенной красотой. Но во все времена красота не была залогом счастья человеческого на земле, а наоборот, служила причиной искушений и для ее обладателей и для окружающих. От юности Пелагея Ивановна вступила в борьбу с возможным источником искушений и стала притворяться безумной, сумасшедшей, отталкивающе больной. Делала она это еще и для того, чтобы не выходить замуж с детства она стремилась в монастырь. Но, несмотря на нарочито разыгранное во время смотрин безумие, пришедший к ней свататься жених не отказался от нее и ввел в свой дом. Вскоре после вынужденного замужества Пелагия Ивановна побывала у преп. Серафима в Сарове и имела с ним продолжительную беседу, определившую ее дальнейшую жизнь и поставившую ее на путь духовного делания. После этого она стала учиться Иисусовой молитве, которая с молодых лет стала благодатно действовать в ней. Как бы потеряв рассудок, Пелагия Ивановна стала несуразно одеваться и странно вести себя в общественных местах, вызывая пересуды и оскорбления, которые искренно радовали ее душу, презревшую все блага мира сего. Живя на улице, блаженная днем бегала по городу и безумствовала, а ночи проводила в молитве на паперти церкви. Муж, как и родственники, не понимавший великого пути жены, подвергал ее побоям и истязаниям, морил голодом и холодом, сажал на цепь. Только благодать Божия подкрепляла ее как свыше предназначенную избранницу и давала силы переносить все то, что с ней тогда делали. Эти страдания подготовили Пелагию Ивановну к переходу в Дивеевскую обитель в 1837 г., куда при личной встрече направил ее преп. Серафим, говоря: Иди, матушка, иди немедля в мою обитель, побереги моих сирот-то и будешь свет миру, и многие тобою спасутся! Поселившись в монастыре, первое время блаженная вела себя очень буйно и много говорила, впоследствии стала гораздо тише и больше молчала. Терпение лишений было ее добровольным уделом. Подвижница отличалась совершенной нестяжательностью, имела дар благодатных слез. С молодости Пелагия Ивановна обладала дарами прозрения тайн человеческих душ и прозорливости, открывая будущее. Эти духовные дары стали привлекать к ней множество людей разного звания и состояния. Утешая и врачуя, наставляя и обличая, блаженная многих направила по пути спасения. Всякому она говорила лишь то, что Сам Господь укажет и кому что надо было для душевного спасения: одного ласкает, другого бранит, кому улыбается, от кого отворачивается, с одним плачет, а с другим вздыхает, кого приютит, а кого отгонит, а с иным, хоть весь день просиди, ни полслова не скажет, точно будто и не видит (из воспоминаний келейницы). Сестры, начиная с игумении монастыря Марии (Ушаковой), во всем советовались с блаженной, и в обители ничего не делалось без ее благословения. По словам келейницы старицы, для обители она была матерью: ничего без нее не делалось. В послушание ли кого послать, принять ли кого в обитель или выслать ничего без ее благословения настоятельница не делала. Что Пелагея Ивановна скажет, то свято, так тому уже и быть. И как бывало, она скажет, так все и случится. День блаженной Пелагеи Ивановны описан ее келейницей так: С раннего утра и до поздней ночи, бывало, нет нам покоя, так совсем замотают: кто о солдатстве, кто о пропаже, кто о женитьбе, кто о горе, кто о смерти, кто о болезни и скота, и людей всяк со своим горем, со скорбями, со своей сухотой и заботой идет к ней, ни на что без нее не решаясь. Сестры обители, у кого лишь чуть что, все к ней летят. Почтой, бывало, и то все ее же спрашивают. Как есть, нет отбою. И все говорят: как она нам скажет, так все и случится. Сам, значит, уже Бог так, людям на пользу жить указал Старух и молодых, простых и важных, начальников и не начальников все у нее были и все без различий званий Пелагия Ивановна неоднократно удостаивалась небесных видений и откровений, ей часто являлся преп. Серафим, наставляя ее в духовной жизни и научая, как хранить обитель Царицы Небесной. В самые трудные моменты в истории Дивеевского монастыря когда после смерти преп. Серафима там начались разделения и ссоры, Пелагея Ивановна крушила, ломала все на своем пути, кидалась камнями, разбивала стекла. Человеку, не верящему в невидимый духовный мир, это могло показаться проявлением «буйного помешательства», а на самом деле блаженная воевала с теми врагами, которых не увидишь обычным человеческим зрением. И ее битвы, после которых оставалась разбитая посуда, поломанная мебель, разорванная одежда, приводили к тому, что все в монастыре умиротворялись. Тех же, кого смущало такое поведение старицы, они вразумляли. И вразумленные становились ее верными почитателями. Один из них, кого она называла духовный сыночек, художник М. Петров оставил воспоминания о том, как помогала ему старица в его жизни. При первой же встрече она исцелила его застарелую болезнь, один раз только легонько ударив по больному месту. Потом она начала рассказывать мне всю мою прошедшую жизнь с такими поразительными подробностями, о которых никто не знал, кроме меня, и даже рассказала содержание того письма, которое я в этот день послал в Петербург Она вытащила меня со дна ада. Прожив сорок семь лет в обители, блаженная мирно почила в 1884 г. Девять дней продолжалось прощание со старицей сестер и тысяч мирян, почитавших ее как свою мать, утешительницу и молитвенницу. При этом тело почившей не являло признаков тления, а лицо сияло духовной красотой.
