Умение читать и писать ранее являлось значительно большей привилегией чем сейчас. Поэтому для того чтобы распространять и объяснять некоторые религиозные идеи использовались образы. Поэтому нередко икона распятие называлась – изображенным Евангелием или Евангелием для неграмотных. Действительно, в этом образе верующие могли увидеть некоторые основные детали и символы веры. Композиция всегда была насыщенной и давала возможность людям поразмышлять о христианстве, а христианам – больше проникнуться и вдохновиться верой.
Описание и сюжет иконы «Распятие Иисуса Христа»
В иконописи используется два варианта Распятия Спасителя. Оба сюжета основаны на фактах, изложенных в Евангелии. Различие заключается в акценте трагического события и композиционном построении.
В первом случае – это отображение исполнения воли Господа. Смерть Сына Божьего была предопределена до его рождения во имя спасения рода человеческого. Мучительная казнь – искупление грехов, возможность для благочестивых христиан попасть в Царствие Небесное и обрести вечную жизнь после Страшного Суда.
Через 3 дня, по предсказанию, Иисус воскреснет и покинет землю, воссоединившись с Богом-Отцом на троне в Царствии Небесном. На золотом фоне изображают семиконечный крест с распятым Иисусом Христом, Девой Марией и апостолом Иоанном. В основании креста видна раскрытая пещера с останками Адама.
Аллегорическое значение картины праха прародителя людей – кровь Иисуса смыла совершенный им первородный грех. На некоторых образах рядом с Пресвятой Богородицей изображены женщины (Мария Магдалина и Мария Клеопова), присутствовавшие, по преданию, на казни. Одна из них поддерживает Божью Матерь, другая собирает в чашу кровь Иисуса (чашу Грааля).
Второй вариант максимально соответствует евангельскому тексту. В центре иконы – крест с распятым Иисусом Христом. Справа и слева – кресты с распятыми разбойниками. В верхней части иконы изображены ангелы со скорбными ликами и две скалы. У подножия креста верующие видят фигуры Матери Божьей, апостола Иоанна Богослова, трех римских легионеров. Композиция может быть дополнена женщинами, поддерживающими Богоматерь, и фигурами людей.
Символика иконы – иллюстрация апостольских повествований о казни Учителя. Казнь Иисуса завершилась землетрясением, на что указывают скальные изображения. Темный общий фон соответствует времени суток, когда Христос умирал мучительной смертью. Динамике изображению придают уменьшенные размеры фигур стражников, разбойников, жесты Богородицы, ангелов.
Итальянская (католическая), византийская и русская традиции изображения казни Иисуса имеют отличия в деталях. На православных иконах каждая конечность прибита отдельным гвоздем. На католических образах ноги Спасителя скрещены и прибиты одним гвоздем.
На русских и греческих иконах голова Христа склонена немного вбок, ладони раскрыты, тело, как будто не имеет веса. Католические изображения более натуралистичны: тело Иисуса изображается провисшим на руках, голова лежит на груди.
Икона «Распятие Иисуса Христа» по своему значению соответствует «Символу веры». Не знавшие грамоты прихожане видели наглядную иллюстрацию Евангелия, благодаря чему понятнее был смысл богослужений во время Великого поста и в Пасху.
История иконы
История создания иконы «Распятие Христа» связана с распространением известного евангельского сюжета. Особенно это было важно в те времена, когда основная часть населения оставалась неграмотной, и соответственно не имела возможности прочитать Евангелие, но икона, повествующая о распятии, давала возможность совершенно любому человеку узнать о жизни, смерти и воскрешении Иисуса Христа.
Икона «Распятие Господне»
Уместным будет вспомнить о том, что в те давние времена казнью через распятие наказывали лишь самых страшных преступников. Такой тип казни был достаточно распространенным и крест, на котором принимали смерть преступники, не имел какого-либо символического значения, а воспринимался как часть казни, в качестве ее орудия.
Распятие Иисуса Христа — одна из часто повторяющихся тем не только в иконописи, но и в живописи в целом. У разных художников, в определенный момент жизни, в совершенно разной, порою даже иносказательной форме появляется этот расхожий сюжет. Так, «страсти Христовы» встречаются в творчестве таких известных художников, как Виктор Васнецов, Василий Верещагин, Эль Греко, Франсиско Гойя и другие. Конечно, иконописные изображения в отличие от живописи, канонизированы и освящены, поэтому помимо смысловой нагрузки несут в себе особый, невидимый свет, помогающий человеку, обратившемуся к святому лику Христа, справиться с разного рода трудностями.
Читайте о Христе:
- Крестные страдания Иисуса Христа
- Смерть Иисуса Христа
- Какой национальности был Иисус Христос
Значение и почитание в православии
Икона «Распятие Иисуса Христа» имеется в каждом православном храме. Она первая бросается в глаза при входе в церковь. Священный образ имеет глубокий смысл: сын человеческий, пройдя через смертную муку, возродился, как Сын Божий, дав людям надежду на вечную жизнь.
В православии существуют особые даты почитания икон Иисуса Христа. Тропарь и литургия читаются в начале Успенского поста (14 августа), Преображения Господня (19 августа), в память о прибытии Нерукотворного Спаса в Константинополь (29 августа).
О чем просят перед образом
Образ распятого Христа оказывает глубокое впечатление на верующего человека. Перед иконой молятся, когда желают покаяться в грешных мыслях и деяниях. Есть особая, «Покаянная молитва», которую читают перед иконами с изображениями лика Спасителя.
Молитвенные обращения помогают укрепиться в православной вере, следовать христианским заповедям:
- быть терпеливым;
- милосердным;
- отзывчивым к окружающим.
В утренние часы и перед сном следует читать молитву перед святым образом. В молитвенном обращении у Спасителя испрашивают защиты от недоброжелателей, излечения от болезни, духовных сил.
Тексты молитв перед иконой распятия Христа
Молитвенные обращения должны идти от сердца, освобожденного от зависти, злобы, ненависти.
Иисусу Распятому
Господи Иисусе Христе, Сыне Бога живаго, Творче неба и земли, Спасителю мира, се аз, недостойный и паче всех грешнейший, смиренно колена сердца моего пред славою величества Твоего преклонив, воспеваю крест и страдания Твоя, и благодарение Тебе, Царю всех и Богу, приношу, яко благоизволил еси вся труды и всякия беды, напасти и мучения, яко человек, понести, да всем нам во всяких печалях, нуждах и озлоблениих состраждущий Помощник и Спаситель будеши. Вем, всесильне Владыко, яко вся сия Тебе убо не быша потребна, но человеческаго ради спасения, да всех нас искупиши от лютыя работы вражия, Крест и страдания претерпел еси. Что убо воздам Тебе, человеколюбче, о всех, яже пострадал еси мене ради грешнаго; не вем, душа бо и тело, и вся благая от Тебе суть, и вся моя Твоя суть, и аз Твой есмь. Точию на безчисленное Твое, благоутробне Господи, милосердие надеяся, пою Твое неизреченное долготерпение, величаю неисповедимое истощание, славлю Твою безмерную милость, покланяюся пречистым Страстем Твоим и, вселюбезно лобызая язвы Твоя, вопию: помилуй мя грешнаго, и сотвори, да не безплоден будет во мне Крест Твой святый, да причащаяся зде с верою страданиям Твоим, сподоблюся видети и славу Царствия Твоего на небеси! Аминь.
Кресту Господню
Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы православным христианом насопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.
Тропарь Иисусу Христу распятому
Глас 1-й Спа си, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.
Глава 9. Распятие
Страдания и крестная смерть Иисуса Христа стали новым откровением о Боге, о Его взаимоотношениях с людьми. Христианство открыло человеку Бога, Который не взирает безучастно на его страдания, но Который Сам входит в гущу человеческих страданий, принимая их на Себя и умирая за людей. Это не тот Бог, Которого проповедуют философы-деисты: создавший мир, установивший в нем естественные законы, но затем удалившийся и предоставивший миру развиваться в соответствии с этими законами.
Ветхозаветный Бог активно вмешивается в человеческую жизнь, совершает чудеса и знамения, но при этом остается далеким и недоступным, недостижимым, непостижимым и невидимым, вызывающим страх, трепет и ужас. Новозаветное Откровение очень существенно дополняет этот образ Бога, раскрывает его по-новому.
В Иисусе Христе невидимый Бог сделался видимым: Он был явлен людям, чтобы через человеческий лик Иисуса они увидели невидимый лик Отца. Поэтому Иисус и говорит Филиппу на Тайной Вечере: Видевший Меня видел Отца
(Ин.14:9). Через Иисуса Христа люди узнали Бога как Отца – милосердного и любящего, но в то же время ожидающего от человека беспрекословного послушания Своей воле, по образу того, которое проявил Сын Божий,
быв послушным даже до смерти, и смерти крестной
(Флп.2:8).
Крестная смерть Сына Божия приоткрывает завесу тайны над взаимоотношениями между Отцом и Сыном. Когда Сын Божий страдал на кресте, страдал ли Отец вместе с Сыном? Имел ли крест Христа отношение только к судьбам людей, которым он принес искупление, или он имел отношение к внутренней жизни Самого Бога? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, вспомним об одном библейском сюжете, который в христианской традиции рассматривается как прообраз смерти Христа на кресте: о жертвоприношении Авраама.
Этот сюжет, имеющий особую значимость для понимания смысла истории Страстей, развертывается медленно на протяжении нескольких глав книги Бытия. В них повествуется о том, как Бог обещает столетнему Аврааму и его бесплодной жене Сарре даровать сына, как престарелые супруги много лет дожидаются исполнения обетования, как рождается долгожданный сын и как затем, когда отрок подрастает, Бог искушает Авраама и говорит: Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака·, и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе.
Получив это повеление, Авраам отправляется в путь вместе с сыном и слугами. На третий день он видит издалека указанное Богом место и говорит слугам :
Останьтесь вы здесь с ослом, а я и сын пойдем туда и поклонимся.
Ни у слуг, ни у сына эти слова не вызывают вопросов, так как восхождение на гору для поклонения Богу было обычной практикой. Только когда Исаак видит, что Авраам не взял с собой жертвенное животное, он спрашивает отца:
Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?
Авраам отвечает:
Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой.
Наконец, отец с сыном приходят на указанное Богом место, Авраам связывает Исаака, кладет его на жертвенник и заносит над ним нож, чтобы заколоть его. В этот момент он слышит голос ангела:
Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня
(Быт.22:2–12).
В этом сюжете и Авраам, и Исаак предстают как исполнители воли Божией. Но если Авраам эту волю знает, то Исаак всецело подчиняется воле отца, несмотря на то что поступок отца находится в вопиющем противоречии со здравым смыслом, нормами общечеловеческой нравственности и традиционным семейным укладом. Мы не слышим никакого протеста из уст Исаака, только один недоуменный вопрОс.На жертвенник он ложится безмолвно, принимая происходящее как волю Божию, которая для него совпадает с отцовской. Библия ничего не говорит о чувствах и переживаниях, которые мог испытывать Авраам в тот момент, когда должен был своими руками пролить кровь единственного и горячо любимого сына. Над всем рассказом доминирует образ Бога и тема Его воли, которая требует от человека не только беспрекословного послушания, но и готовности принести в жертву самое дорогое, что у него есть.
Каким образом описанный библейский сюжет проецируется на историю страдания и смерти Иисуса Христа?
В истории Страстей перед нами предстает Сын Божий, Который с самого начала знает, что пришел, чтобы стать жертвой для искупления многих
(Мф.20:28; Мк.10:45). Он знает, что должен исполнить волю пославшего Его Отца (Ин.4:34; 6:38). Душа Его смущается при мысли о предстоящем страдании (Ин.12:27) и
скорбит смертельно
(Мф.26:38; Мк.14:34); по-человечески Он боится смерти и молится до кровавого пота (Лк.22:44), прося Отца, если возможно, пронести мимо Него эту чашу (Мф.26:39, 42, 44; Мк.14:35–36, 39; Лк.22:42). Но Он знает, что просит невозможного, и потому безропотно покоряется воле Божией, примиряется с мыслью о смерти и предает Себя в руки грешников (Мф.26:45; Мк.14:41). На суде Он не делает ничего, чтобы спасти Свою жизнь, не оспаривает вынесенный Ему смертный приговор, претерпевает истязания и издевательства, а затем в страшных физических и душевных муках предает дух в руки Отца.
Евангелисты ярко живописуют Того, Чьим прообразом был библейский Исаак. Но мы почти ничего не слышим о Том, Кого прообразовал Авраам: о Боге Отце. Голос Отца, укрепляющий Сына в предстоящем Ему страдании, раздается лишь однажды (Ин.12:28), но затем, в самые трудные и критические для Его Сына минуты, Бог Отец безмолвствует. Мы не слышим Его ответа ни в тот момент, когда Сын просит пронести мимо Него чашу, ни когда, умирая на кресте, воссылает к Нему отчаянный вопль: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?
(Мф.27:46; Мк.15:34). Бог Отец все время остается за кадром, и мы ничего не знаем о
Его
переживаниях и чувствах – о том, что вся эта история значила для Него. Страдал ли
Он
вместе со Своим Сыном? Разрывалось ли
Его
сердце на части, когда Он видел, как Его Сына пригвождают ко кресту, когда Он слышал предсмертный крик Своего Сына?
Ответить на эти вопросы невозможно. И тем не менее мы вправе поставить вопрос о том, как образ Бога Отца раскрывается через историю Страстей Христовых. Этот вопрос имеет ключевое значение для понимания Того Бога, Которого не видел никто никогда,
но которого
явил
людям
Единородный Сын, сущий в недре Отчем
(Ин.1:18). Явил не только Своей проповедью и чудесами, но и Своим страданием и смертью на кресте.
Люди часто спрашивают: каков Бог, каковы Его свойства, похож ли Он на нас? Иисус учил Своих апостолов воспринимать Бога как Отца, обращаться к нему в молитве как к Отцу (Мф.6:9; Лк.11:2), доверять ему как Отцу (Мф.6:26–32; Лк.12:24–30). Но в каком смысле Бог является Отцом для людей и в каком для Своего Сына? Насколько Он похож на земных отцов? Не является ли имя «Отец» применительно к Богу лишь метафорой, позволяющей описать Его, неописуемого и непостижимого, средствами человеческого языка?
Ключевым утверждением Библии в отношении человека является то, что человек создан по образу и подобию Бога (Быт.1:26–27). Это означает не только то, что в человеке усматриваются черты его Создателя, но и что Сам Создатель в чем-то похож на человека. Бог Ветхого Завета вполне антропоморфичен: Он спит и пробуждается (Пс.43:24), ходит в саду во время прохлады дня (Быт.3:8), обоняет приятное благоухание (Быт.8:21) и отвращается от курения беззаконных (Ис.1:13), раскаивается в Своих действиях и скорбит (Быт.6:6), воспламеняется гневом (Втор.11:17) и успокаивается (Нав.7:26), любит (Пс.36:28; 86:2; 145:8; Притч. 3:12) и ненавидит (Втор.16:22; Притч. 6:16; Ис.1:19). У библейского Бога есть уши, очи, уста, руки, ноги. Все эти образы призваны свидетельствовать о том, что Бог способен слышать, видеть, действовать и – что особенно важно – чувствовать.
Бог бесстрастен, но не безэмоционален. К этому выводу привело нас изучение притч Иисуса.588 В одной из них Бог предстает в образе отца, который бежит навстречу блудному сыну, бросается ему на шею, обнимает и целует его (Лк.15:20). Если такова любовь Бога к каждому Своему сыну и дочери, то какова Его любовь к Единородному Сыну – Тому, Который рожден из самого «недра» Его? И можем ли мы предположить, что Бог безучастно смотрел на страдания Своего Сына? Такое представление находилось бы в полном противоречии с образом Бога, каким он раскрывается на страницах Библии.
Мы возвращаемся к формуле, имеющей ключевое значение для понимания всей истории Боговоплощения : Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь
вечную
(Ин.3:16). Любить – значит уметь жертвовать. Бог пожертвовал для мира самым дорогим, что у Него было: собственным Сыном. Но любить – это также значит страдать и сострадать.
Можно ли говорить о том, что Бог сострадал Своему Сыну и что Он сострадает всякому страждущему? Бог, не умеющий страдать, – это догмат или лишь одна из «рабочих гипотез» относительно Бога, основанная не столько на библейском Откровении, сколько на постулатах греческой философии? Эти вопросы были поставлены рядом богословов ХХ века, когда человечество после нескольких веков относительного спокойствия столкнулось с невиданным и неистовым разгулом зла, когда мера страданий миллионов людей превысила все ранее известные пределы. В богословии – и протестантском, и католическом – возникло целое направление, получившее название богословие после Освенцима.
Была заново осмыслена и традиционная для патристики идея бесстрастия Бога. Некоторые богословы ее отвергли, другие встали на ее защиту, третьи пытались найти средний путь между двумя крайностями.
Один из главных оппонентов учения о бесстрастии Бога, немецкий протестантский теолог Ю.Мольтман, ставит следующий вопрос: «Бог – это трансцендентный Господь небес и недостижимый режиссер театра этого жестокого и горького мира или же Бог принимает сторону жертвы и Сам является во Христе центральным действующим лицом в трагедии этого мира?»589 Ответ на этот вопрос Мольтман ищет в страданиях Христа на кресте. В книге «Распятый Бог» теолог говорит о том, что смерть Иисуса на кресте несет людям новое откровение о Боге:
Смерть Иисуса на кресте – центральный пункт всего христианского богословия… Все христианские суждения о Боге, о творении, о грехе и смерти сфокусированы на распятом Христе. Воплощение Слова завершается на кресте. Его воплощение имело целью Его страдания. Не может быть богословия воплощения, которое не становится богословием креста. Бог не стал человеком в соответствии с нашими представлениями о том, что значит быть человеком. Он стал таким человеком, каким мы не хотим быть: отверженным, проклятым, распятым. Когда распятый Иисус называется «образом Бога невидимого», это означает, что Он Бог и что Бог именно таков. Бог не более велик, чем Он в Своем унижении. Бог не более силен, чем Он в Своей беспомощности. Бог не более Божественен, чем Он в Своем человечестве. Сердцевина всего, что христианское богословие говорит о Боге, сокрыто в «событии Христа».590
Сравнивая смерть Христа на кресте с благородной смертью Сократа, со спокойствием христианских мучеников перед казнью, Мольтман подчеркивает, что Иисус умер иной смертью: Его смерти предшествовали тяжкие душевные страдания, она сопровождалась физическими мучениями, тяжкой агонией; умирая на кресте, Иисус испустил вопль богооставленности. Его смерть была очевидным образом сопряжена с различными проявлениями ужаса.591
Почему это было так? Потому что в момент умирания на кресте, считает Мольтман, Сын был оставлен Отцом. Евангелие от Марка передает крик умирающего Иисуса словами псалма: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?
(Мк.15:34; ср. Пс.21:2). Этот крик (в котором теолог видит «трактовку раннехристианской общины, ведь псалом 22 был структурирующим для истории Страстей») свидетельствует о том, что произошло разделение между Отцом и Сыном, между Богом и Богом. Воссоединение же произошло через воскресение Иисуса Христа, воссоединившее Бога с Богом.592
В данном утверждении, так же как в мнении о том, что Бог по Своей природе способен к страданию, Мольтман радикально расходится со святоотеческим учением. Не случайно критики его позиции увидели в ней отзвуки древних ересей – патрипассианства593 и теопасхизма.594 Сам Мольтман отвергал обвинение в патрипассианстве. Умирание Сына в оставленности Отцом отличается от страданий Отца при смерти Сына, настаивает теолог. Сын претерпевает умирание, а Отец претерпевает смерть Сына: «Оставленность Сына Отцом соответствует оставленности Отца Сыном, и если Бог является Отцом Христа, то Он претерпевает в смерти Сына и смерть Своего Отцовства».595 Тринитарное понимание крестной смерти Христа подразумевает и определение места Духа в этом событии: «Что выходит из этого события между Отцом и Сыном, так это Дух, который оправдывает безбожных, наполняет любовью оставленных и Сам будет воскрешать мертвых, потому что их мертвость не может отлучить их от Креста».596
В отдельной статье, посвященной Мольтману, мы показали несоответствие целого ряда его идей святоотеческому учению о Боге и о крестной жертве Христа.597 Доктрина страдающего Бога в том виде, в каком она была сформулирована Мольтманом и другими богословами ХХ века, вызывает справедливую критику со стороны православных авторов.598 Тем не менее и эти авторы утверждают, что «Бог может страдать», уточняя, что «Бог, бесстрастный по Своей нетварной природе, после вочеловечения Сына является субъектом страданий».599
На православной почве учение о «страдающем Боге» развивали Н.А. Бердяев и протоиерей Сергий Булгаков. В книге «Смысл истории» Бердяев касается вопроса о том, как соотносятся страдания Христа с представлением о бесстрастии и неподвижности Бога. Философ сознает, что его мнение противоречит церковному учению:
…По официальному догматическому учению Церкви, по преобладающей церковной философии может казаться, что для христианского сознания совершенно неприемлемо всякое допущение возможности движения, возможности исторического процесса в недрах Божественной жизни. Очень распространено в христианской мысли то учение, в силу которого принцип движения и трагической судьбы на природу Божества не распространяется. Но я глубочайшим образом убежден, что христианское учение о неподвижном покое Бога, о бездвижности Абсолютного и распространимости принципа истории лишь на сотворенный мир, мир относительный, отличный по существу от мира Абсолютного, что все это учение есть учение экзотерическое, внешнее, которое не говорит о самом внутреннем, о самой сокровенной эзотерической истине в учении о Божестве. Можно даже сказать, что такое учение о неподвижности самой Божественной жизни и такая боязнь признать ее подвижность, признать существование внутренней трагедии в жизни Божественной, находится в разительном противоречии с самой основной тайной христианства – с христианским учением о троичности Божества, с христианским учением о Христе как центре этой Божественной жизни, с христианской мистерией Голгофы.600
По мнению Бердяева, «христианство в самой глубочайшей глубине понимает сущность бытия, подлинную действительность и подлинную реальность как внутреннюю мистерию, как внутреннюю драму, трагедию, которая есть трагедия Божества». Философ убежден в том, что «судьба распятого на кресте Сына Божьего… есть не что иное, как трагическая страстная мистерия, переживаемая Божеством потому, что она предполагает перенесение принципа. внутреннего трагического конфликта на природу Божественной жизни». Сотворение мира и человека, считает Бердяев, было вызвано тем, что «в самой глубине жизни Божьей. раскрывается внутренняя страстная жажда Божья, внутренняя тоска по своему Другому, по тому Другому, который может быть для Бога объектом величайшей, беспредельной любви, тоска Божья и любовь к тому Другому и беспредельная жажда получить от Другого взаимность, быть любимым». По словам философа, «лик Сына Божьего, понимаемый как беспредельная любовь, и есть сердцевина как Божественной трагедии, так и трагедии мировой, и судьбы мировой. Тут происходит внутреннее соединение этих двух судеб: исторической судьбы Божественной жизни и исторической судьбы жизни мировой, жизни человеческой».601
В отличие от Бердяева, протоиерей Сергий Булгаков не пытается противопоставить свои взгляды учению Церкви, он о, вовлекающего Отца вместе с Сыном в Боговоплощение и распятие, и считает, что «нельзя сказать, чтобы Божеская природа во Христе могла страдать вместе с плотью». Тем не менее, отталкиваясь от святоотеческого учения о взаимообщении свойств Божественной и человеческой природ в Иисусе Христе,602 Булгаков утверждает, что «Божество Господа Иисуса Христа, будучи, конечно, чуждо плоти, духовно состраждет плотской страсти, которою страждет ипостасное Слово». В этом «духовном сострадании Божественного естества Христова Его человеческому естеству» можно видеть «одно из проявлений того общего кенозиса, «обнищания», которому подвергло себя во Христе Божество».603
Более того, «нельзя допустить «бесстрастного», то есть безучастного отношения к страсти Христовой и со стороны… Отца, пославшего в мир Единородного Сына Своего и по воле Своей определившего Его испить смертную чашу». Булгаков пишет :
…Нет на человеческом языке никаких средств, чтобы выразить эту скорбь Отца, посылающего
на крестную страсть Своего Единородного Сына, но это есть
жертва
Отца, именно жертва любви, ибо так
возлюбил
Бог Отец мир, и нет любви без жертвы. И самое
послание
Сына в мир со стороны Отца не есть акт власти (как бы произвола), но жертвоприносящей любви, в котором заложено исходное начало Боговоплощения… И если Сын есть Жертва любви, то каков же Отец? Исаак ведом на жертвоприношение, но кто же его ведет, если не отец? Чье сердце разрывается, как не Авраама, отца верующих, земного праотца Иисуса, «Сына Авраамова» (Мф.1:1)?604
Ход рассуждений приводит Булгакова к фактическому отвержению идеи бесстрастия Божества. Булгаков это делает более деликатно и менее резко, чем сделает Мольтман. Для протестантского теолога мнение отцов Церкви вообще не авторитетно, тогда как Булгаков постоянно оглядывается на отцов. Тем не менее он не останавливается перед утверждением того, что понятие бесстрастия Божества есть «порождение абстракции». По его мнению, данное понятие имеет смысл только в контексте понимания «страсти» как греховной слабости человеческого естества: такой страсти Божество действительно неподвластно. «Если же этим понятием определяется отношение Абсолютного, как Бога, к миру, то оно просто неверно, ибо, творя мир и промышляя о нем, Бог входит во взаимодействие с миром, вступает в соотношение с мировым процессом и с человеческой свободой». В Ветхом Завете Бог говорит не о Своем «бесстрастии» в смысле безучастности, а об огне любви: Господь, Бог твой, есть огнь поедающий, Бог ревнитель
(Втор.4:24; Евр.12:29). Это утверждение «менее всего соответствует «бесстрастью» безучастия, и тем более тогда, когда в творении происходит самое потрясающее и самое значительное событие – в крестной муке умирает Сын Божий».605
Приведенные высказывания сторонников теории страдающего Бога эксплицитно или имплицитно вносят идею конфликта, раздвоения, несогласия во внутреннюю жизнь Бога. Конфликт усматривается либо между Божественной и человеческой природами Христа, либо между Отцом и Сыном.
Между тем Евангелия не дают оснований для такого понимания, а святоотеческая традиция его прямо опровергает. В Евангелиях Иисус описан как гармоничная Личность, в Которой нет внутреннего конфликта. Его взаимоотношения с Отцом тоже лишены конфликтной составляющей. Мы видели, что по-человечески Он боялся смерти, но Свою волю тем не менее всецело подчинял воле Отца, приговорившего Его к смертной казни ради искупления людей. И даже в тот момент, когда Он на кресте испытывал муки богооставленности, сохранялась Его нерасторжимая онтологическая связь с Богом, обрекшим Его на эти муки.
Несмотря на очевидную неортодоксальность доктрины страдающего Бога, ее важность, на наш взгляд, заключается в том, что учению о бесстрастном, самодостаточном и «вседовольном» Боге она противопоставила концепцию Бога, способного к страданию и состраданию. Эта концепция, как мы полагаем, не находится в непримиримом противоречии с традиционным церковным учением о бесстрастии Бога, если только это бесстрастие не понимать как безучастность, равнодушие и дистанцированность от происходящего на земле. Бог бесстрастен по природе, но Он не безучастен по отношению к тому, что происходит с людьми. И Он не был безучастен к судьбе Своего Сына.
Бог принял «близко к сердцу» все, что произошло с людьми после грехопадения. Вместо того чтобы вновь потопить погрязшее в грехах человечество, как это было сделано однажды (Быт.6:5–7), Он изобрел способ спасти его. Но этот способ потребовал от Него жертвы – и в жертву было принесено самое дорогое, что у Него было. Через страдания Сына Бог открылся людям как сострадательный и исполненный любви. А ведь «со-страдать» значит страдать вместе со страдающим. Бог бесстрастен в смысле непричастности греховным человеческим страстям, но можно ли считать грехом сострадание и сочувствие?
***
Средневековое латинское богословие создало теорию, согласно которой крестная жертва Сына Божия была вызвана необходимостью удовлетворения гнева Бога Отца.606 Суть теории заключалась в следующем: люди настолько прогневали Бога своими грехами, их долг перед Богом был настолько велик, что никакими своими добродетелями и заслугами они не могли бы с Богом расплатиться. Чтобы угасить гнев Бога против человека, нужна была жертва, и ее принес Сын Божий.
В православной традиции такая трактовка искупления не была принята. Отцы Восточной Церкви говорили о том, что Христос принес Себя в жертву Богу Отцу. Но не потому, что Бог нуждался в этой жертве, а потому, что мы в ней нуждались. «Нам,
чтобы ожить, необходим был Бог воплотившийся и умерщвленный», – говорит святитель Григорий Богослов (IV век).607 Именно
нам,
а не Богу Отцу нужна была крестная жертва Сына Божия. Для спасения нам нужен был именно такой Бог, а не какой-то иной: Бог, распятый на кресте.
Современное христианское богословие раскрывает смысл жертвы Сына Божия, делая акцент не на правосудии Бога, а на Его любви и сострадании. В искупительной жертве нуждался не Бог: в ней нуждались люди. И Отец вместе с Сыном при содействии Духа Святого принес эту жертву, которая стала общим делом трех Божественных Лиц, явивших в этой жертве Свое нерасторжимое единство.
Страдания и смерть Иисуса Христа являются
новым откровением Бога человечеству, потому что являет лик Божий таким, каким люди никогда еще его не видели. Бог, проливающий кровь за людей, страдающий и умирающий на кресте в страшных мучениях: такого Бога человечество узнало впервые. Но внутрибожественная жизнь при этом осталась тайной для людского взора – тайной, которую лишь отчасти приоткрывает евангельский рассказ. И любая попытка прикоснуться к этой тайне при помощи человеческого разума и языка неизбежно разбивается о неспособность разума осмыслить то, что превышает его возможности, и неспособность языка описать то, что не поддается описанию.
***
На протяжении веков тысячи людей умирали с именем Иисуса Христа на устах. И в наши дни на Ближнем Востоке, в Северной Африке и других регионах мира многие погибают только за то, что исповедуют веру в Иисуса как Бога и Спасителя.
В 1996 году семеро французских монахов, живших в алжирском монастыре Нотр-Дам де Тибирин, были похищены и обезглавлены. Ответственность за убийство взяла на себя банда террористов «Вооруженная исламская группа». Один из убитых, настоятель монастыря, за два года до гибели писал своей матери: «Если когда-нибудь мне предстоит, – а это может случиться уже сегодня, – стать жертвой терроризма… я бы хотел, чтобы моя община, моя Церковь, моя семья помнили, что моя жизнь была посвящена Богу и этой стране». Говоря о человеке, который нанесет ему последний удар, монах пишет: «Я бы хотел, когда придет этот час, сохранить ясность сознания, чтобы просить у Бога прощения ему и прощения моим братьям по человечеству, а также самому простить от всего сердца того, кто меня ударит». Письмо завершается словами благодарности Богу и людям: «В эту благодарность… я включаю, конечно, вас, моих вчерашних и сегодняшних друзей. и тебя, друга моей последней минуты, не знающего, что делаешь. И да будет нам дано встретиться снова, благоразумным разбойникам, в раю, если это будет угодно Богу, Отцу нас обоих».608
Этот текст, как и многие другие свидетельства о мученичестве христиан в разные эпохи, показывает, каким может стать у человека представление о страдании и смерти благодаря вере в Иисуса Христа. Только в христианской перспективе возможно подлинное примирение человека со страданиями и смертью, а через это – и примирение с Богом, попустившим, чтобы люди страдали и умирали. Подчиняясь благой воле Бога, христианин подражает Христу, предавшему дух в руки Отца без ропота и упреков, с полным сознанием необходимости Своей смерти, в полном послушании воле Отца.
Приведенный текст является свидетельством того, как в жизни человека может быть воплощен принцип любви к врагам, изложенный Иисусом в Нагорной проповеди (Мф.5:44) и явленный в Его молитве за распинателей: Отче! прости им, ибо не знают, что делают
(Лк.23:34). Слова этой молитвы, почти буквально повторенные французским монахом незадолго до смерти, свидетельствуют о том, что даже своего будущего убийцу он воспринимал не как врага, а как брата по человечеству. Видя себя причастным злу, действующему в мире, он не отделял себя от своего врага, но полностью ассоциировал себя с ним, заранее прощая его и прося для него у Бога райского блаженства.
Общее количество христиан, пострадавших за свою веру, исчисляется миллионами. Однако значимость феномена христианского мученичества измеряется не количеством пострадавших, а тем, как сами христиане воспринимают свои страдания и смерть.
Христианин, страдая, знает, что его страдания не бессмысленны: они соединяют его с Христом, а через Христа – с Богом Отцом. Умирая, он знает, что его смерть – не трагическая случайность, которую во что бы то ни стало желательно отсрочить, но важнейшее событие жизни, переход из времени в вечность. По-человечески он, как и Иисус в Гефсиманском саду, боится смерти и сопряженных с ней страданий, боится предсмертных минут, боли и агонии. Но как верующий во Христа он сознает, что страдания и смерть не просто неизбежны: они необходимы для того, чтобы войти в вечную жизнь.
Именно по этой причине апостол Павел говорил: …Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение
(Флп.1:21). По той же причине христианские мученики бесстрашно шли на страдания, радовались тому, что удостоены умереть за Христа, и прощали своих убийц.
