Расшифровка Как русское православие оказалось за рубежом
Содержание восьмой лекции из курса «История православной культуры»
Одной из характерных черт истории религий в ХХ веке был их выход за пределы традиционного географического и этнического ареала распространения. Разумеется, это часть процесса глобализации, который так характерен для ХХ века и для нашего времени. Надо сказать, что для таких религий, как буддизм, этот процесс начался со второй половины ХХ века. Но для православия и для русского православия этот выход начался еще в период между двумя мировыми войнами. Однако еще до революции усилиями русских миссионеров была создана своего рода база для такого выхода русского православия из своих географических и этнических границ. Кратко обозначим те регионы, где русское православие присутствовало уже до 1917 года.
В Европе оно присутствовало прежде всего в виде дипломатических миссий, церквей при посольствах, церквей при царствующих домах Европы (для вышедших замуж за европейских монархов великих княгинь российской династии) или в виде храмов-памятников, как, например, на месте Битвы народов в Лейпциге Битва народов, или Битва под Лейпцигом, — одно из сражений Наполеоновских войн, состоявшееся в 1813 году, в котором Наполеон I потерпел поражение от союзных армий России, Австрии, Пруссии и Швеции.. В целом для дипломатического присутствия в Европе, церковного присутствия, были характерны несколько ограниченные контакты с местным населением. Но часто предпринимались и крупные просветительские проекты — обычно усилиями каких-то отдельных энтузиастов. Например, протоиерей Алексий Мальцев, который служил в Берлине, сделал перевод православного богослужения на немецкий язык. И конечно, священники при дипломатических миссиях активно поддерживали межконфессиональные контакты с соответствующими религиозными традициями в странах своего пребывания и служили своего рода связными между церковной властью в России и соответствующими религиозными традициями за границей.
Немножко иначе обстояло дело в Азии и на Дальнем Востоке. Прежде всего нужно сказать о Святой земле. В этом регионе, который притягивал внимание самых разных держав: Англии, Франции, Германии и, разумеется, России, — была создана Русская палестинская миссия, в большей степени ориентированная на паломников. На Дальнем Востоке, в Китае, — китайская миссия, которая после революции 1917 года была преобразована в епархии, фактически речь шла о проповеди православия местному населению и о создании китайской православной церкви. Аналогичным образом складывалось в Японии и Корее. Здесь русские миссионеры ориентировались именно на местное население, активно переводили священные книги и богослужение на местные языки. Причем интересно, что эта переводческая деятельность касалась не только церковной, но и светской русской литературы. Так было, например, в Японии, где трудами архиепископа Николая Японского, основателя Русской миссии в Японии, было организовано общество переводчиков, которое знакомило японскую публику с русской классической литературой — с Тургеневым, например, и так далее. Здесь уже до революции многие из представителей духовенства были представителями местного населения — китайцами или японцами.
Достаточно давно, до 1917 года, Русская церковь присутствовала и в Америке. И речь идет не только о бывшей русской территории — об Аляске, — но и об основной части Канады и Соединенных Штатов. Причем характерно, что до революции русская епархиальная структура в Северной Америке объединяла все православные народы — русинов, арабов, греков, сербов, албанцев. Здесь также достаточно активно делались переводы на английский язык. Фактически епархия и Американская миссия были двуязычны.
Революция 1917 года, разумеется, не могла не сказаться на жизни русского церковного зарубежья. Здесь характерны два процесса, которые были актуальны для периода между двумя мировыми войнами. Первый процесс: речь шла об отделении территорий от бывшей Российской империи — Финляндии, Прибалтики, Польши. А второй процесс заключался в формировании массовой русской диаспоры, так называемой эмиграции первой волны. Рассмотрим эти процессы по порядку и сначала поговорим об отделившихся территориях. Основные тенденции в истории Церкви в этих странах были такие. Православные оказались меньшинством, но меньшинством значительным — как правило, вторым по численности после представителей титульного вероисповедания (в одном случае лютеран, в другом случае католиков). И это сразу привлекло к ним внимание новых государственных властей. Политика этих властей, что в Финляндии, что в Прибалтике, что в Польше, была примерно одинаковой. Они стремились оторвать своих православных от Москвы и от Русской церкви. Такая политика была частью их утверждения нового национального государства. Они стремились порвать все связи, в том числе церковные и религиозные, которые связывали их с бывшей метрополией, с бывшим имперским центром. Поэтому новые власти активно стимулировали объявление церковной самостоятельности — автокефалии; подталкивали местных православных к переходу в юрисдикцию Константинопольского патриархата — соответственно, к уходу из юрисдикции московского патриарха. Автокефалия означает прежде всего самоуправление этой конкретной Церкви: она сама может создавать органы своего управления, созывать соборы, выбирать своего предстоятеля — патриарха и митрополита. Но, конечно, догматическая, вероучительная и обрядовая сторона у всех православных церквей сохраняется более-менее в единстве.
В Эстонии у государственных деятелей для этой цели даже возникла идея организовать союз — унию с католической церковью. В результате в межвоенный период возникают национальные церкви — в Финляндии, в Эстонии, немножко позже в Латвии. Особую позицию занимает здесь Литва: поскольку для Литвы в большей степени было важно оттолкнуться не от Москвы, а от Варшавы, от Польши, то здесь достаточно благосклонно смотрели на то, что местные православные сохраняли свою связь с Московским патриархатом. Кроме того, усиливалось давление на православных в этих странах, которое следовало по разным поводам и в разной степени. В Финляндии, например, возникла календарная проблема: светские власти принудили православных совершать свои праздники, богослужения по новому календарю, который не был принят тогда еще большинством православных церквей. В Эстонии была проблема унии. Самая жесткая, наверное, ситуация складывалась в Польше: фактически здесь начались если не кровавые, то гонения на православных, прежде всего в восточных частях Польши, украинских и белорусских, закрытие и разрушение церквей.
Перейдем теперь к проблеме формирования диаспоры. Напомним, что речь идет примерно о полутора-двух миллионах русских беженцев, которые оказались за границами бывшей Российской империи после революции и Гражданской войны. Полтора-два миллиона — это самые распространенные оценки: есть и более масштабные, которые говорят о примерно пяти миллионах беженцев.
Среди русских эмигрантов, прежде всего в Европе, уже в 1920 году возник вопрос об организации заграничного церковного управления, подобного тому, которое было создано на отрезанных от Москвы территориях Юга России во время Гражданской войны. Такая идея церковного управления по национальному признаку — только для русских, — вообще-то, не вполне согласовывалась с церковными правилами, поскольку церковные правила признают прежде всего территориальный принцип формирования местных церквей, местного церковного управления. Поэтому правильнее, наверное, было бы перейти в подчинение, под юрисдикцию местных православных церквей — Сербской, Константинопольской или Иерусалимской. И некоторые представители русского духовенства так и сделали, но большинство пошло иным путем.
Осенью 1921 года в городе Сремски-Карловци в Югославии прошел Всезаграничный церковный собор и было создано высшее церковное управление за границей, которое через два года было преобразовано в Синод. Так возникла как самостоятельная юрисдикция Русская православная церковь за границей, или Карловацкая юрисдикция (по названию города, где Синод первоначально, в межвоенный период, находился). Первым первоиерархом Зарубежной церкви стал достаточно известный церковный деятель предреволюционной России митрополит Киевский Антоний (Храповицкий). При этом, однако, часть эмигрантского духовенства не признала это новое церковное образование и осталась до поры до времени в юрисдикции Московского патриархата. Хотя нужно оговориться, что, конечно, связь с Москвой была теперь только символическая.
Признавали над собой церковное верховенство Москвы французские эмигрантские приходы, приходы в Англии и часть приходов в Германии, которыми руководил митрополит Евлогий (Георгиевский) — сначала его резиденция находилась в Париже. Однако это единство с Москвой приходов митрополита Евлогия сохранялось только до 1931 года. Тогда после спровоцированного советскими органами конфликта с московской церковной властью митрополит Евлогий перешел в юрисдикцию Константинопольского патриарха, в рамках которого был создан Западноевропейский экзархат русских приходов, а митрополит Евлогий стал его главой, экзархом. Так в церковной эмиграции возникло разделение на так называемых карловчан и так называемых евлогиан. В 1930-е годы в юрисдикции Московского патриархата за границей осталась только Литовская епархия, приход в Париже и несколько десятков приходов в Америке.
Как обстояло дело в Америке? После революции ранее единая епархиальная структура здесь распалась на национальные образования — греческие, сербские, арабские. Оставшиеся русские приходы объединились в фактически независимый митрополичий округ, возглавлявшийся митрополитом Платоном (Рождественским). С 1935 года митрополичий округ признавал формальную связь с Синодом Русской православной церкви за границей.
Итак, важнейшее отличие межвоенного периода — это рост русского православного присутствия в мире. При этом на волне формирования новой русской диаспоры возникли не только перечисленные церковные структуры, но и многочисленные просветительские центры, центры русской церковной мысли, истории, богословия. Один из самых известных центров был Свято-Сергиевский институт — богословский институт в Париже, в котором преподавали выдающиеся русские церковные деятели: историки, литургисты и философы. Например, такой философ и богослов, мыслитель, как протоиерей Сергий Булгаков. Но были и другие центры — в Праге и в Берлине. В этот период присутствие вот этой очень мощной интеллектуальной составляющей в русской диаспоре межвоенного периода обеспечило интенсивные философские, богословские, культурные контакты русской культурной диаспоры с западным христианским миром. Фактически в этот момент произошла встреча западного мира с православием как живой религиозной и богословской традицией. При этом, отвечая на вызовы западной философии, западного образа мысли, и само русское православие формулировало новые богословские подходы. Так возник, например, так называемый неопатристический синтез в православном богословии на Западе, который заключался, с одной стороны, в апелляции к новому прочтению основополагающих богословских текстов — текстов Святых Отцов, а с другой стороны — в апелляции к таким категориям, как религиозный опыт, персона, личность, которые очень активно обсуждались в западной (в том числе религиозной) мысли той эпохи. Разумеется, православное богословие на Западе было гораздо свободнее, чем в России, и могло свободно обсуждать какие-то проблемы, что не могло происходить в СССР.
А для самой русской диаспоры в межвоенный период были характерны интенсивные контакты между культурной частью, иногда очень авангардно ориентированной, и собственно представителями Церкви. Очень яркой фигурой, которая иллюстрирует этот процесс, был выдающийся аскет, духовный писатель русской эмиграции архимандрит Софроний (Сахаров). Сам он был художником, в межвоенный период входившим в круг Кандинского, с очень интенсивными художественными и мировоззренческими поисками. И вот уже в эмиграции он переживает духовный кризис, который приводит его снова в лоно Церкви. Он не просто начинает учиться в Свято-Сергиевском богословском институте, слушать лекции Сергия Булгакова, но он понимает, что он хочет чего-то большего, и уезжает на Афон, становится афонским монахом, где проводит весь период 1930-х и 1940-х годов. Уже после войны он возвращается во Францию, и вокруг него формируется новый кружок европейцев самых разных наций, которые искали истины в православии. И вот сам будущий отец Софроний был, конечно, прекрасным примером такого контакта культурной элиты России с церковной культурной элитой. Тот разрыв культурного общества и Церкви, который существовал в России до революции, в эмиграции после революции был преодолен, и очень хорошо это видно на примере судьбы того же отца Софрония.
После Второй мировой войны ситуация в русском церковном зарубежье значительно изменилась. В этот период формируется так называемая вторая волна русской эмиграции. Примерно из 8,5 миллиона перемещенных лиц, которые оказались за границами родины в годы Второй мировой войны, около 700 тысяч стали невозвращенцами. Если первая волна эмигрантов хранила свою русскость, мечтала о возвращении в Россию, в Россию без большевиков, и о служении ей, то вторая волна знала, что такое жизнь при советской власти, и уже не собиралась возвращаться в Советский Союз. Их задача была интегрироваться в западную жизнь. Поэтому первые послевоенные годы в эмиграции были отмечены двумя, казалось бы, противоположными процессами. С одной стороны, происходило расширение юрисдикции Московского патриархата, воссоединение с Русской церковью значительного числа церковных образований или восстановление связей с теми, с кем эта связь была разорвана в межвоенный период. А с другой стороны, происходило усиление противостояния между разными центрами русского православия — между Московским патриархатом и Русской православной церковью за границей, что, естественно, вписывалось в контекст противостояния держав, обусловленного ситуацией холодной войны.
Православные церкви Прибалтики после окончания Второй мировой войны возвратились в юрисдикцию Московского патриархата. Русская церковь восстановила церковные связи с Финской и Польской православными церквями. В частности, Польской православной церкви, а также Чешской православной церкви была дана церковная автокефалия — самостоятельность. В 1970 году была восстановлена связь с русской митрополией в Америке, и ей тоже была дана автокефалия — теперь это Православная церковь в Америке. Епархии Русской церкви Московского патриархата были восстановлены в Центральной и Западной Европе и в той же Америке.
Поощряя появление самостоятельных православных церквей, Московский патриархат в определенной степени руководствовался миссионерскими задачами. Делалась ставка на создание местных православных церквей. И ярким примером такой деятельности была проповедническая и организационная деятельность лондонского митрополита Антония (Блума).
Владыка Антоний был выдающимся христианским проповедником. На протяжении полувека он своими проповедями, беседами, радиопередачами показывал, что христианство может быть актуальным и для современного, и в том числе молодого, человека, казалось бы, очень далекого от религии, но всё же находящегося в духовном поиске. Его слова рождались из глубокого личного опыта, которым он щедро делился. И в том числе это был опыт человека, видевшего смерть в лицо, опыт военного врача, хирурга и участника французского Сопротивления в годы Второй мировой войны. Его слова были обращены к людям самых разных наций и культур. Они пересекали национальные и конфессиональные границы. И еще один важный аспект. Его голос воспринимался как голос Русской церкви — церкви, которая вынуждена молчать. Но вот среди ее епископов был человек, который говорил, и говорил о Христе, то есть о самом главном в жизни Церкви.
Центр Русской православной церкви за границей в послевоенный период переместился через Германию (Мюнхен) в Соединенные Штаты — в Нью-Йорк. Здесь был создан новый просветительский центр — семинария и издательство в Джорданвилле, а также несколько монастырских центров, хранивших традиции русского монашества. Однако противостояние между Русской церковью за границей и Русской церковью Московского патриархата усиливалось. Помимо обвинений со стороны Зарубежной церкви в сотрудничестве с безбожной властью, формулируется новое обвинение. Московский патриархат обвинялся в ереси экуменизма, в непозволительном сотрудничестве с христианами других конфессий. Между тем — и это очень важный момент — сохранялись личные контакты между представителями разных юрисдикций, что в итоге было залогом восстановления единства уже в наши дни. Потому что, по сути, никаких существенных догматических различий между двумя направлениями в русском православии — на родине и за границей — не было.
Подчеркнем, что именно в послевоенное время русская церковная диаспора приобрела мировой охват. Это уже была не только Европа или Дальний Восток, как в межвоенный период, но также Северная и Южная Америка, Австралия, Африка. Хотя русское православие полностью исчезло из Китая, например, где в ходе культурной революции православная церковь фактически была разгромлена и де-факто перестала существовать.
После падения советского строя ситуация в церковном зарубежье в очередной раз изменилась. Приходы Московского патриархата, которые к началу 1990-х годов были в основном ориентированы на местных жителей: на немцев, англичан, французов, — опять заполнились новыми эмигрантами — из России, Украины, Молдавии и других бывших республик СССР. Это несколько сотен тысяч человек. Об идеале местных православных церквей, о миссионерском идеале на время пришлось забыть — Русская церковь вне родины снова, как и в межвоенный период, стала в основном эмигрантской. Только теперь это были не политические беженцы, а трудовые, экономические эмигранты. Начало 1990-х годов принесло резкое обострение отношений между Русской церковью за границей и в России в связи с тем, что Зарубежная церковь предприняла попытки открыть свои приходы на территории СССР. Но уже в начале 2000-х годов этот конфликт сошел на нет, потому что новое руководство Русской православной церкви за границей не было настроено столь конфронтационно по отношению к Церкви на родине. Так наметилась тенденция к сближению двух частей Русской церкви, которая завершилась в мае 2007 года восстановлением их общения. Русская православная церковь за границей стала частью Русской православной церкви Московского патриархата.
Повторим: главным делом русской церковной эмиграции стало знакомство западного мира с культурой, мыслью и живой религиозной традицией православия, что, в свою очередь, стало частью глобального тренда ХХ века на выход религий из своих географических и этнических ареалов.
«Раскол уже произошел»: РПЦ создала сразу две собственные епархии в Африке
Руководитель Центра по изучению проблем религии и общества Института Европы РАН Роман Лункин назвал создание нового экзархата Русской православной Церкви в Африке в составе двух епархий важнейшим итогом состоявшегося накануне заседания Священного Синода.
Синод постановил «принять в юрисдикцию Русской православной Церкви 102 клирика Александрийского Патриархата из восьми стран Африки, согласно поданным прошениям» и образовать из них «Патриарший Экзархат Африки в составе Северо-Африканской и Южно-Африканской епархий». Патриаршим экзархом Африки был назначен архиепископ Ереванский и Армянский Леонид (Горбачев). При этом согласия патриарха Александрийского на такие действия на его канонической территории никто не спрашивал.
«Это важная церковно-политическая новость, которая означает, что Московский Патриархат продолжает расширяться и не оставил своей глобальной миссии, несмотря на сложную ситуацию на постсоветском пространстве, которая негативно влияет на РПЦ», — заявил в беседе с «Ридусом» Роман Лункин.
По словам религиоведа, с одной стороны, расширение миссионерского служения — это естественный процесс для любой Церкви, но в данном случае он происходит в контексте противостояния из-за Украины между Москвой и Константинопольским Патриархатом, а также другими поместными Церквями, которые его поддерживают.
«Православный мир оказался расколот, в результате поместные Церкви оказались в новых условиях, и РПЦ стала развиваться в Западной европе, Юго-Восточной Азии, а теперь вот и в Африке. Работа там велась и раньше, но масштабы были гораздо скромнее. Сразу сто священников в Африке — это достаточно большая цифра, это примерно соответствует среднему числу священников в российских епархиях. Очень хороший старт для африканской миссии. Этот континент часто недооценивают, а там уже миллионы православных, наряду с католиками и протестантами», — отметил Лункин.
Ранее у РПЦ было всего несколько приходов в Африке, причем они подчинялись напрямую патриарху Кириллу через Управление Московской Патриархии по зарубежным учреждениям. Среди них — храм в честь преподобного Сергия Радонежского в ЮАР, храм в честь великомученика Димитрия Солунского в Каире, и еще по одному приходу в Тунисе и Марокко.
Кроме того, небольшое число африканских приходов принадлежат Русской православной Церкви заграницей и Архиепископии православных церквей русской традиции в Западной Европе — самоуправляемым Церквям в составе Московского Патриархата, которые самим свои существованием значительно расширяют его географию.
Патриарх Александрийский Феодор II разом потерял сразу сотню священников © Пресс-служба патриарха Московского и всея Руси
В результате образования экзархата Африки РПЦ увеличила свое присутствие на континенте сразу в несколько десятков раз. Тем самым Москва посягнула на каноническую территорию Александрийской православной Церкви, отношения с которой в настоящий момент омрачены ее участием в украинском расколе.
Невзирая на долгие и дружественные отношения с патриархом Кириллом, патриарх Александрийский Феодор II признал созданную по инициативе экс-президента Петра Порошенко Православную Церковь Украины, поддержав тем самым Константинопольский Патриархат, а не Москву.
«Это может вызывать недовольство других Церквей, но тем, кто критикует РПЦ и патриарха Кирилла за такие решения, можно сказать лишь то, что раскол православного мира уже произошел, поэтому проповедь по всему миру — это самое лучше и естественное, что может быть. Русская Церковь продвигает вперед свою мировую миссию вопреки светской политике, кризисам, которые Россию, скорее, изолируют», — заключил Роман Лункин.