Монахиня Иулиания (Денисова): Почувствовать последний призыв

Почему счастливые и успешные люди бросают все и уходят в монастырь? Может ли современный человек идти путем преподобных? Предлагаем вашему вниманию интервью с монахиней Иулианией (Денисовой), насельницей Свято-Елизаветинского монастыря (г. Минск), вошедшее в книгу Юлии Посашко «Монахи», которая выходит в издательстве «Никея».

45 сумок, 35 пар обуви, шкаф косметики, собственная отдельная квартира — ешь, пей, веселись! А в душе крик: «Я так больше не могу!» Ирина Денисова, знаменитый на всю Беларусь регент, ушла в монастырь на пике успешности. Вырастила троих детей, добилась признательности в мире музыки, добилась всего… О ней даже сняли фильм — «Регент». А через несколько лет вышел уже второй фильм — «Инокиня»…

Наш рассказ о том, как пришла к монашеству женщина, о нем никогда не мечтавшая…

Жизнь по плану

— Матушка Иулиания, в фильме «Инокиня»[1] Вы сказали, что и не думали о монашестве, а решились на него вдруг, за три дня. Что произошло в эти три дня?

— Мне приходилось на этот вопрос много раз отвечать: как так — не собиралась, а тут засобиралась? Я до сих пор не знаю, как же это правильно объяснить…

Те три дня были верхушкой айсберга, к этому действительно шла вся жизнь. Сейчас мне, как сквозь прозрачное стекло, стала видна вся моя предыдущая судьба как подготовка к этому окончательному событию.

Были моменты, когда я шла в прямо противоположном от Бога направлении. Знаете, теперь я думаю, что Господь дает возможность выбора, некую вариативность каждому человеку. Человек все время норовит сойти со своего пути и соскальзывает в грех, а Господь его «ловит» там и ищет для него другую дорожку.

— Так с Вами и произошло?

— Да. Моя душа всегда была ищущей, еще с юности. «Ловить» промысел Божий я пыталась, даже будучи неверующей, некрещеной. Хотелось какой-то чистоты… Откуда мне было тогда знать, что такие категории не живут в греховном существе, которое Бога не знает, не обращается к Нему, живет только собой: все эти «я, я, я» уже с детства накладывают свой отпечаток…

Церковный хор по принципу Бутусова

Мы делали альбом к 20-летию хора, и каждого снимали отдельно на видео, никто не знал, о чем говорил предыдущий. Но когда соединили – получилось, что все говорили об одном: мы друзья, мы семья. И мне это очень дорого. Как этого достичь? Просто любить.

Как у Бутусова в песне, которая мне очень нравится: «Все, что нужно, – это любовь». Там и расшифровка есть, что такое любовь: не вот это сопливое романтическое чувство, которое сегодня есть, а завтра нет, – а настоящая любовь.

– Бывает ли выгорание на клиросе?

– Конечно. Что делать? Никаких решений не предпринимать. Не ты себя сюда поставил, это не твой выбор. Это выбор Божий. Каждому певчему понятно, что он на клиросе неслучайно. Если тебе кажется, что это не твое, или тебе стало скучно, – надо потерпеть, нельзя такими вещами бросаться.

Но у нас в хоре такие вопросы не возникают. Именно потому, что здесь есть еще и другие скрепляющие вещи. Во-первых, это профессионализм, а во-вторых и в-главных, – человеческие отношения. У нас через хор прошло много людей, у некоторых не сложилось. Но те, кто есть сейчас, – прекрасное содружество, просто Божия милость.

Дорога через оккультизм

— Что было во внутренней жизни до того, как Вы пришли к вере?

— Творчество, загнанное внутрь. Вообще хороший вопрос: чем можно жить, когда не знаешь Бога, какой внутренней жизнью? Какая-то тайная жизнь души и поиск смысла — были. Внутри — трагедия, поиск, неудовлетворенность… Все не удовлетворяло.

— У Вас никогда не было соблазна подменить смысл жизни детьми, работой?

— Смысл жизни в детях, в служении, в работе, — это все земное. Душа-то чувствовала, что она не отсюда! Но сформулировать это не могла. Поэтому искала, где только возможно. А в начале 90-х — как всегда на сломе эпох — вдруг становится очень популярным вызывание духов, оккультизм, астрология, всплывают имена Блаватской, Рерихов. Буквально через месяц после того, как я приняла крещение, мне предложили абонемент в школу астрологии Павла Глобы…

Никто не знал толком, что это такое, но интеллигенция покупается на такие «штучки». Дьявол понимает социальное устроение человека и действует в той терминологии, которая тому близка. В моем случае это было такое избранничество: «это для избранных, какой-нибудь рабочий с завода не поймет, а ты же не кто-нибудь, ты высококультурный человек!»

Мы составляли гороскопы, занимались хиромантией, а к тому времени, как у моего младшего сына Игната был обнаружен рак почки в последней стадии, мы проходили медицинскую астрологию — «коррекцию здоровья по гороскопу».

— Какая злая ирония: вроде бы учились лечить людей, а собственные дети заболевали…

— Да, мои дети очень страдали от всего этого — они переболели чуть ли не всеми болезнями, какие только есть, все больницы Минска были мне известны. Я почему-то — вот удивительно! — не связывала это со своими занятиями астрологией.

Мне казалось, это временно: еще чуть-чуть, и я найду какой-то «философский камень», и все эти беды пропадут. Самая большая загадка в жизни моей на сегодняшний день — как Господь меня вытащил из этого всего!..

Астрологический этап моей жизни был самым нагнетающим и подводящим к какой-то катастрофе. Я ее чувствовала всем своим существом, знала, что нечто страшное должно произойти.

За три недели до своего обращения к Богу я написала такое стихотворение:

Мое сердце

Сердце спит в оковах скуки — Видно так ему уютней. И ничто его не тронет, Не освободит от плена: Ни раздумье о печальном, Ни известие о тайном. Даже смерти лик ужасный Ото сна его не будит. Я от сердца отделилась — Вот живу, пою, стенаю, Причитаю, как торговка, О всеобщем равнодушьи, Растреклятым спящим сердцем Ничего не ощущая, Не мечтая, не страдая, Зная все уж до могилы. Как легко мне притворяться, Что в груди огни и бури! Это мне труда не стоит — Все «обманываться рады». Знаю: с сердцем беспробудным, С онемевшею душою Я накличу столько горя, Сколько прежде не знавала. Знаю: беды — не ошибки, Их исправить невозможно. Где же Тот, Кто не позволит Злому сердцу умереть?!

Это было в начале декабря 1991 года. А через неделю я узнала диагноз Игната…

К Богу меня привела болезнь сына, это совершенно точно. Это была последняя «кнопочка», на которую Господь нажал.

«ОНА ВОЗРОДИЛА ИКОНУ В НАШЕЙ ЦЕРКВИ»

Жизнь одного человека, такая жизнь, как жизнь матушки Иулиании, — это иллюстрация жизни Церкви нашей!

Митрополит Филарет Минский (Вахромеев)

18 февраля 1981 г. Московские духовные школы и Троице-Сергиева лавра проводили в последний путь Марию Николаевну Соколову, в тайном постриге монахиню Иулианию — вдохновенного иконописца, опытного реставратора, руководителя иконописного кружка.

Монахиня Иулиания родилась в Москве 21 ноября 1899 г. в семье священника Николая Александровича Соколова, выпускника Московской духовной академии. С 14 лет она стала духовной дочерью московского старца, праведного Алексия Мечёва. В начале 1920-х гг. священномученик Сергий Мечёв благословил монахиню Иулианию заниматься иконописью. В период 1920–1940 гг. она делала копии и зарисовки с древних фресок и икон в северных монастырях, храмах, музеях и частных собраниях. Эти годы были временем накопления богатых знаний и материала в области иконописания.

В 1930-е гг. по благословению святителя Афанасия Ковровского (Сахарова) монахиня Иулиания создает «Образ всех святых, в земле Русской просиявших». К этой теме она обращается на протяжении всей своей жизни.

В 1946 г. Мария Николаевна (монахиня Иулиания), как опытный иконописец, получила приглашение от наместника Лавры архимандрита Гурия (Егорова) участвовать в восстановлении. Более 30 лет она трудилась в обители преподобного Сергия. Одной из ее первых больших творческих работ в Лавре стала роспись Серапионовой палатки. Согласно древнему монастырскому преданию, на этом месте находилась деревянная келия преподобного Сергия, поэтому и тема росписей посвящена чудному его житию. Стены и своды расписаны монахиней Иулианией в 1949 г. Также для Серапионовой палатки она написала в 1950 г. икону «Явление Пресвятой Богородицы преподобному Сергию». В эти же годы для Никоновского придела Троицкого собора монахиня Иулиания создает образ преподобного Никона с житием в 20 клеймах, пишет иконы преподобного Сергия и святителя Алексия и иконы для сени над мощами преподобного Никона, в их числе 18 икон с изображением учеников преподобного Сергия, а также написала икону преподобного Сергия с житием у раки с его мощами.

В 1952–1954 гг. написала иконы для иконостаса Сергиевского храма в г. Фергане.

В 1955 г. монахиня Иулиания расписывает Покровский академический храм с группой молодых художников — ее учеников — И.В. Ватагиной и Е.С. Чураковой. Росписи храма утрачены во время пожара 27 сентября 1987 года. Сохранились ее росписи в алтаре на алтарной преграде — ростовые изображения святителей и преподобных и запрестольный образ «Воскресения Господа нашего Иисуса Христа», написанный на стекле (ныне находится в помещении Трапезной палаты под Покровским храмом). Для иконостаса академического храма XVII в. монахиня Иулиания написала 11 икон, а также иконы для царских врат, диаконских дверей.

В 1955–1957 гг. в Лавре, в храме преподобного Сергия, наместником Пименом (Извековым) были устроены два боковых придела — во имя преподобного Серафима Саровского и во имя святителя Иоасафа, епископа Белгородского. Монахиня Иулиания выполнила проект иконостасов и написала все иконы для двух приделов.

Трудно оценить титаническую работу монахини Иулиании по реставрации в Лавре. Отец Николай (Самсонов) рассказывал, что они с Марией Николаевной (монахиней Иулианией) были «первопроходцами», одни из первых начали восстанавливать настенную живопись и иконы после открытия Лавры в 1946 г. «Запустение было большое, — рассказывал отец Николай. — Это уже потом у Марии Николаевны появились помощники-ученики, а сначала она была одна».

В 1973 г. проводилась реставрация иконостаса церкви преподобного Сергия и росписей Трапезной палаты. Приходили помогать ее ученики — монахи Троице-Сергиевой лавры: архимандрит Варфоломей (Калугин), отец Алипий, ныне архиепископ (Погребняк), архимандрит Вонифатий, в схиме Захария (Потапов), архимандрит Елевферий (Диденко) и другие.

На протяжении всей своей жизни монахиня Иулиания видела в церковной среде непонимание древней иконы; отдавалось предпочтение живописным изображениям. Для утверждения и понимания иконописных традиций именно в Лавре, среди братии монастыря, среди будущего духовенства, в 1957 г. монахиня Иулиания возглавила иконописный кружок в стенах МДА.

Свою любовь к древнерусской иконе монахиня Иулиания старалась передать воспитанникам Московских духовных школ — будущим пастырям Православной Церкви. Неоднократно она проводила тематические лекции перед многочисленной аудиторией Академии и семинарии, раскрывая художественные достоинства и глубину богословского содержания древней иконы.

За 23-летний период руководства иконописным кружком монахиня Иулиания воспитала много учеников. Ученики находили в ней не только признанного мастера, но и доброжелательного заботливого учителя, труды которого высоко оценены Русской Церковью. Чтобы облегчить освоение иконописной техники, монахиня Иулиания сделала много учебных образцов. В это она вкладывала много сил, времени и любви. Она проделала огромную работу по составлению программы и метода обучения иконописанию, подготовила письменный труд по технике иконописания.

В 1970 г. Мария Николаевна приняла тайный монашеский постриг с именем святой мученицы Иулиании. Щедрость души, исключительный такт и высокая культура сочетались в ней с подлинно монашеской внутренней настроенностью. Подражая святым иконописцам древности, она сопровождала свой благоговейный труд усердной молитвой и постом.

Монахиня Иулиания преставилась ко Господу на второй день Сретения Господня, когда празднуется память святителя Николая Японского, икону которого матушка написала к его канонизации.

Прощание с монахиней Иулианией стало свидетельством ее почитания. Отпевание возглавил наместник обители. Прощались с монахиней Иулианией Святейший Патриарх Пимен, митрополит Филарет (Вахромеев), духовник Лавры архимандрит Кирилл с братией обители, преподаватели и студенты Академии.

«Чудесная помощь Божия»

Лидия Николаевна Алдошина, сестра монахини Иулиании:

— Наступил злополучный 1917 г. Я доучивалась последний год в гимназии, а Мария, после окончания гимназии, с осени поступила в художественную студию Рерберга, где успешно работала над гипсом и изучала натуру человека.

В феврале произошли революционные события. Началось брожение умов и возникновение разных партий. Люди ожидали вооруженного восстания.

В конце нашей улицы, на Швивой горке, на колокольне храма святого великомученика Никиты, была поставлена пушка, из которой стреляли по Кремлю. Во дворце находились юнкера, защищавшие Кремль. Они все были убиты. По улицам бегали вооруженные солдаты. Многие здания подвергались обстрелу. Все мы находились в великом страхе, не зная, что ожидает нас впереди. Вскоре после Октябрьской революции в Москве наступил голод. У нас же были моменты такие, что мы не видели хлеба по два-три месяца. Карточная система на нас не распространялась, так как мама попала в разряд лишенцев за то, что была и женой, и дочерью священника.

Открыты были общественные столовые, куда мы и ходили, чтобы принести домой суп из селедочных голов. Ни сахара, ни чая, ни даже соли и мыла в продаже не было. У нас возникла мысль бросить Москву и уехать куда-нибудь, чтобы спастись от голодной смерти. Мария пошла к отцу Алексию за благословением и услышала такие слова: «Если мы будем убегать от посылаемых нам Богом испытаний, то они постигнут нас там, куда побежим, поэтому лучше потерпите здесь».

Вскоре мама заболела брюшным тифом. Следом за мамой свалилась младшая сестра Сима. У нее признали ходившую тогда лихорадку, называемую «испанкой», температура достигла 41 градуса. Она лежала как пласт и бредила. Через несколько дней Мария заболела воспалением легких. Я осталась одна среди них способная двигаться. Чтобы окончательно не замерзнуть, я носила на себе зимнюю верхнюю одежду, в ней мы и спали. Лечения никакого не было, все лежали, предав себя воле Божией.

Недели через две больные мои стали понемногу поправляться.

Вспоминая теперь этот период в нашей жизни, я считаю, что это была чудесная помощь Божия. Эту помощь мы чувствовали на всём протяжении нашей жизни, и особенно по четвергам, в день, посвященный святителю Николаю. В это тяжелое время у нас не было ни работы, ни заработка.

«Жизнь Марии в годы гонений всё время проходила по лезвию меча…»

Владимир Владимирович Быков, духовное чадо святых Алексия и Сергия Мечёвых:

— Не об иконописце Марии буду вспоминать, а о сестре Маросейской общины, созданной московским старцем отцом Алексием, об удивительно духовном человеке Марии, с которым, по великому произволению Господа, встретился в храме Николы в Кленниках. Впервые я пришел к московскому старцу отцу Алексию в 1922 г. и стал его духовным сыном, а с 1924 по 1941 г. — духовным сыном отца Сергия Мечёва, поэтому жизнь Марии Николаевны Соколовой в общине была мне отчетливо видна.

Постоянной молитвой, полным растворением в любви к людям пришел к старчеству отец Алексий и стал московским старцем, пастырем добрым для многих и многих. И вот, под духовное руководство такого пастыря вступает Мария, становится его духовной дочерью и сестрой общины. Всё, что только возможно, вложил в открытую душу Марии отец Алексий: великое духовное учение Православной Церкви, глубокое постижение любви к Богу, любовь к людям, смирение, проникновенное понимание слова Божия. Господь дал глубокую веру и талант иконописца, умноженные ее молитвой.

Я знал Марию Николаевну с 1922 г., но первый наш разговор произошел в 1929 г. у нее на квартире, на Большой Коммунистической улице, около Таганки. Разговор был долгим и положил начало дружбе.

Человек умный, наблюдательный и талантливый, она обладала огромной внутренней духовностью, даром постоянной молитвы, тщательно изучала слово Божие. Вникая, постигая каждое слово, щедро делилась с нами прочитанным, проникновенно разъясняя и отвечая на заданные вопросы.

После смерти старца Алексия духовным отцом общины стал отец Сергий. Увидев высокую духовность Марии Николаевны, он воспринял ее не только как духовную дочь, но и как друга и советчика по многим вопросам, и в трудные моменты жизни общины советовался с ней.

Отец Сергий находился в заключении, ссылках, под запретом приезжать в Москву, и он писал и говорил нам, членам Маросейской общины: «Если у вас возникнут трудности, идите к Марии Николаевне — она даст вам правильный совет». И мы, братья и сестры общины, шли к Марии и всегда получали четкий и ясный ответ.

Мало кто из сестер и братьев знал, что отец Сергий создал «мозговой центр», управлявший общиной. В него входили Мария Николаевна, Сима Соловьева, Татьяна Алексеевна Давыдова, жена отца Василия, и Елизавета Замятина.

Такой совет был создан по указанию отца Сергия, ибо он постоянно находился то в заключении, то в ссылках. А община жила и до, и после закрытия храма в 1932 г. Решающее слово принадлежало Марии Николаевне, но все решения сообщались отцу Сергию. В 1928 г. Марией Николаевной был создан в общине иконописный кружок, и действовал он до 1939 г.

В 1933 г. Мария Николаевна и моя жена Елена поехали в Новгородскую и Псковскую области делать зарисовки фресок и икон. Поездка была трудной: монастыри и церкви закрыты, частью разрушены; музейные работники неохотно разрешали, а то и не разрешали работать, где-то охраняли сторожа и пускали только за деньги; иногда при свече, ночью Мария и Елена делали зарисовки. В Москву Мария привезла большую папку зарисовок икон и фресок, которые я с интересом рассматривал.

В памяти моей еще живут воспоминания, как писался образ Всех святых, в Земле Русской просиявших. Марии в то время было около 30 лет, она просмотрела сотни житий святых, сказаний, статей, книг. Подняла огромный иконографический материал. По количеству духовных знаний и труда, вложенных Марией, образ Всех Русских святых равен, а возможно, превосходит любую докторскую диссертацию. Были выполнены сотни эскизов, зарисовок, многие-многие часы проведены в молитвах, раздумьях, сомнениях. Мария советовалась с отцом Сергием, с отцом Борисом (Холчевым) и с владыкой Афанасием (Сахаровым) в те короткие промежутки времени, когда он находился на свободе.

Создав образ Всех Русских святых, Мария Николаевна Соколова стала уже не иконописцем Маросейской общины, а иконописцем Русской Православной Церкви. Заложенный в нее Господом талант иконописца полностью расцвел, и далее стали появляться всё более совершенные иконы. В каждой иконе, созданной Марией, живет часть духовного наследства, переданного ей старцем Алексием и отцом Сергием, а также глубокая молитва к Богу самой Марии.

Мария Николаевна была человеком замкнутым и редко-редко приоткрывала тайники своей души, но мы любили друг друга и дружили — и иногда раскрывалась душа ее, и тогда самое сокровенное, любимое, радостное, духовное стремление или горести рассказывала она нам. Через всю ее жизнь проходила одна заветная духовная мечта — стать монахиней-иконописцем. В то время отец Сергий не советовал ей принимать монашество. Но, не будучи монахиней, она жила в нашем суетном и опасном мире настоящей инокиней.

Жизнь Марии Николаевны всё время находилась в опасности. Дважды хотели ее арестовать.

Господь милостью Своей хранил ее для нас, грешных, хранил иконописца для Церкви Российской. Не один раз Мария видела за собой слежку, но ничто не останавливало ее. Она ездила много раз в ссылку к отцу Сергию, к владыке Афанасию в 1930-е годы, а это в то время было очень опасно. Жизнь Марии в годы гонений всё время проходила по лезвию меча, но Господь незримо хранил ее на всех путях.

Иконы, написанные Марией (матерью Иулианией), — великое богатство Русской Церкви и, находясь в московских храмах, в Троице-Сергиевой лавре, Ташкенте, Фергане, Владимире, Новом Осколе, Орле, Рыбинске, в Прибалтике и у многих православных в домах, они освящают светом веры и благости нас, христиан.

«Польза от общения была большая. Душа оживала»

Елизавета Александровна Булгакова, духовное чадо священномученика Сергия Мечёва:

— Я познакомилась с Марией Николаевной, когда мне был уже 21 год. Отец Сергий захотел этого. Я нуждалась в общении с живым духовным человеком. У меня не было такого, были одни книги духовные, в которых я запуталась. К отцу Сергию доступа не было: он был уже арестован и жил в маленьком городке Кадникове Вологодской области. За ним была, как всегда в то время, слежка. И ездили не все, а самые близкие. Чувствуя мою нужду, он написал мне, чтобы я сблизилась с Марией Николаевной, была с ней откровенна и доверяла ей так же, как ему. Я намучилась одна, к Марии Николаевне с детства чувствовала расположение, и мне нетрудно было послушаться его в этом. Помню, получила письмо еще зимой, а подошла к ней уже в последнюю служившуюся на Маросейке Литургию. Это было на Благовещение 1932 года. Все отцы были взяты: в 1929 году — отец Сергий, в 1931 году — отец Борис (Холчев), потом пришли к нам из Подкопаевского храма, они были того же церковного направления, и их взяли. И служил ту последнюю Литургию отец Александр «горбатенький», как его называли. Он был уже пожилой, горбатый, видимо, с больным сердцем — отекший. Он знал, что его возьмут, но все-таки пришел. Весь храм причащался. И действительно, в следующую ночь взяли его.

С самых первых посещений я стала получать от нее большую пользу, она поставила меня на правильный духовный путь. Я работала, так же, как она, в издательстве и не была связана часами. Так что я стала и пользу приносить — исполнять множество поручений. Телефоном тогда не пользовались.

Когда она вставала, я не знаю, но с утра и до обеда она делала издательскую работу. В это же время шел и прием людей, приходивших за всякими советами. Я обычно приходила поговорить о внутренних нуждах. Потом Мария Николаевна давала поручения на день: кому — снести записку, с кем — устно поговорить. Вся Маросейка была поделена на отдельные группы, так, чтобы среди не знающих богослужения всё же один человек был знающий. Канонарх Мария Степановна для каждой такой группы написала весь порядок богослужения подробно. Отец Сергий хотел, чтобы богослужения на Маросейке не прекращались. Каждой группе был дан день, в который, по возможности, они собирались и прочитывали всенощную, часы и изобразительные.

Каждый день, часов в 5 вечера, Мария Николаевна уходила в одну из групп. После богослужения бывало скромное угощение, во время которого Мария Николаевна читала что-нибудь ценное, интересное. Тогда еще мало известны были воспоминания о батюшке отце Алексии, она их читала всегда во всех группах, читала общие письма отца Сергия. Очень ценные это были вечера. На это у нее определены были все вечера, даже и воскресные. У нее был четкий план: к кому, когда и с чем она идет. Почти всегда после этого кто-нибудь из присутствовавших провожал ее до дома, чтобы побеседовать по дороге.

В Маросейской общине были группы, в которых под ее руководством изучали Библию. Это было очень интересно. Писали доклады на прочитанное. Небольшую часть успели проработать, но она осталась на всю жизнь живой. Я думала, что это было только с нашей группой — так все тогда умели молчать. А оказалось, что таких групп было несколько.

Жила Мария Николаевна с мамой Лидией Петровной на Большой Коммунистической в двухэтажном старом доме с деревянными высокими воротами и калиткой, которая, к нашему большому сожалению, скрипела. На втором этаже, в левом углу комнаты, с двух сторон отгороженной шкафами, был уголок Марии Николаевны. В углу — столик. Во время богослужения он покрывался, как в церкви, соответственно празднику: в Богородичные праздники — голубой салфеткой, в воскресные — белой и так далее. Написаны были маленькие иконы каждого праздника. Икона ставилась на столик, перед ней — лампада и Евангелие, цветы или ветка сосны зимой. Литургии бывали редко, и я присутствовала всего один раз.

Отец Сергий благословил некоторым нуждающимся в духовной поддержке обращаться к ней с полной откровенностью и доверять ей так же, как ему, а ведь ей было всего 32 года — и она несла это, и польза от общения была большая. Душа оживала.

В 1938 г. умирает Лидия Петровна, мама Марии Николаевны.

Лидия Николаевна собиралась уехать из Москвы. Мария Николаевна по благословению отца Сергия поехала в Рыбинск, где жила слепая матушка Ксения, к ней обращались даже и архиереи. Отцу Сергию на вопрос, где ему прописываться, ответ был: «Его ждет схима, затвор. Он священномученик». А Марии Николаевне она сказала: «Марфа и Мария — Марфа и Мария». И Мария Николаевна поняла, что ей не оставаться в Москве, а соединиться с сестрой.

Я с ней встретилась уже в Загорске (как тогда называли Сергиев Посад — Ред.), когда меня освободили после ареста (четыре месяца в одиночке и месяц ожидания, что тебя прикончат, были как огонь). Документы вернули совершенно чистыми — никакого следа, что я сидела. Это было чудо по молитвам отца Сергия. Но для приезда в Москву требовался особый пропуск. Его мне не дали. И я волей-неволей попала в Загорск с каким-то эшелоном. Я легко нашла дом, где жила Мария Николаевна, хотя были уже сумерки. Дверь была не заперта. Вошла в кухню. Уголок Марии Николаевны был отгорожен темно-красной старинной занавеской. Занавеска приоткрылась, и выглянула Клавдия Никаноровна. Они с Марией Николаевной читали всенощную, и я включилась. Мария Николаевна никогда без нужды не прерывала богослужения. Когда закончили, конечно, посыпались вопросы и рассказы о пережитых ими этих первых месяцах войны. Тут я заметила у Марии Николаевны над кроватью мешочек. Оказалось, что для нищих. Когда получают хлеб, отрезают часть и кладут в этот мешочек.

«Мне все представлялось чудом»

Ирина Васильевна Ватагина, иконописец, художник-реставратор, профессор ПСТГУ:

— Это был 1949 г. Я только что окончила Художественный институт имени В.И. Сурикова. Поехала в Загорск писать этюды с надеждой найти там Марию Николаевну. Днем писала, а вечером, за всенощной, встретила небольшого роста женщину с большими, красивыми, необычайно лучистыми глазами. Подумала, что это и есть Мария Николаевна. Ночевала у своих близких друзей Чураковых в Семхозе (под Загорском). Выяснилось, что Катя и Маша Чураковы хорошо знают Марию Николаевну и всю ее семью, что это их соседи по Семхозу и что они меня познакомят с Марией Николаевной.

В назначенный день я приехала в Семхоз с рюкзаком своих работ. Маша и Катя повели меня к Марии Николаевне. Конечно, та женщина с прекрасными лучистыми глазами и была Мария Николаевна. Надо сказать, что до этого я 2 года занималась при Третьяковской галерее иконописью и реставрацией икон под руководством Н.А. Деминой и И.А. Баранова. Сделала несколько копий с икон. Эти-то копии и привезла показывать Марии Николаевне. Она их одобрила.

После нашего знакомства уехала на дачу в Тарусу. Писала пейзажи, но без всякой радости. Было ощущение, что попусту трачу время. И вдруг письмо от Чураковых: «Где ты пропадаешь? Давно тебя ищем. Мария Николаевна зовет тебя помогать в росписи Серапионовой палаты». Я как сорвалась!.. Приехала в Загорск 4 августа. День Ангела Марии Николаевны. Марии Николаевне было 50 лет. Мне она казалась тогда очень пожилой (мне было 24 года).

Началась совершенно необычная, счастливая жизнь. Над росписями работали Мария Николаевна, Сергей Сергеевич Чураков, Катя и я. Мы с Катей выполняли самую простую работу. Из картонов делали припорохи для перевода на стену, растирали краски (ферапонтовские камни). Нам всё было интересно. Потом стали принимать участие в раскрытии стен основными цветами. Помню, что три раза счищали и опять раскрывали свод Серапионовой палаты — небо. Добивались нужного тона. Мария Николаевна принимала в этом деятельное участие и подбадривала: «Подумаешь, в третий раз переделываем — руки свои, не наемные». Постоянно приходили монахи посмотреть на нашу работу. Особенно часто — отец Сергий (Голубцов) и наместник отец Иоанн. Два раза был Святейший Патриарх Алексий I.

В минуты отдыха Мария Николаевна читала нам с Катей что-нибудь поучительное, объясняла службу, вообще занималась ликвидацией нашей безграмотности.

В росписи Серапионовой палаты Мария Николаевна опиралась на свои копии из Ферапонтова. Вечером, когда все уезжали домой, я оставалась копировать готовые фрагменты росписи. В дальнейшем эти копии мне много раз помогали в работе. Каждый вечер, ложась спать, хотелось, чтоб скорее прошла ночь и начался еще такой же счастливый день, как предыдущий. Это был какой-то особый мир. И еще монастырские службы, и рака преподобного Сергия.

Надо представить себе то время. Теперешняя молодежь не понимает. То время как пустыня какая-то. Казалось, что нет возможности работать для Церкви. Реставратор икон при музее — вот предел. Мой учитель из Третьяковской галереи, И.А. Баранов, с тоской говорил: «Если б мы с тобой работали для храма, как бы горело сердце!» Но это были только несбыточные мечты. И вдруг!..

Конечно, мне всё представлялось чудом. Да так оно и было. Незадолго до того я прочитала книгу А. Якубович об отце Алексии Мечёве (сейчас издана, тогда была машинопись). Книга на меня произвела сильное впечатление. А теперь узнаю, что Мария Николаевна — одна из ближайших духовных дочерей отца Алексия и отца Сергия.

Серапионову палату закончили к октябрю. Я перешла работать в Троицкий собор на реставрацию росписей. Мария Николаевна каждый день приезжала к семи утра. После братского молебна мы с ней лезли на леса и до прихода в 9 часов реставраторов копировали праздники иконостаса. Мария Николаевна сделала копии всех праздников, и я, под ее руководством, — несколько. Мария Николаевна всегда, где только была возможность, копировала иконы. Копии были небольшого размера, не претендовали на археологическую точность. Это был ее рабочий материал. По воскресеньям я ездила к Марии Николаевне в Семхоз. Там занимались иконописью.

А потом, на занятиях, стали писать иконы для церкви пророка Илии Обыденного в Москве.

Мария Николаевна пользовалась огромным авторитетом и в духовном плане, и как иконописец. У меня на глазах в корне переменилось отношение духовенства к иконописи. В этом большая заслуга Марии Николаевны. Много дала для воспитания молодого поколения духовенства ее многолетняя работа в иконописном классе Московской духовной академии. Большинство современных иконописцев — ученики Марии Николаевны (монахини Иулиании) или ученики ее учеников. А вначале она была одна.

«Она была послана на моем жизненном пути»

Екатерина Сергеевна Чуракова, иконописец, художник-реставратор ЦАКа МДА:

— Я знала Марию Николаевну, монахиню Иулианию, на протяжении многих лет.

Сблизилась с ней я, когда потеряла папу. У меня оборвалось всё в душе. Я первый раз видела смерть. Любимый отец умер у меня на руках. Это было ужасное потрясение для меня.

Я целый год не могла прийти в себя. Мария Николаевна меня пожалела, приблизила к себе и очень поддержала. Она была послана на моем жизненном пути. Мария Николаевна направила меня на церковное художественное творчество. Она взяла меня в свои помощницы по росписи братской трапезной, где я занималась орнаментами, а также принимала участие в росписи Серапионовой палаты вместе с Ириной Васильевной Ватагиной. Мой старший брат Сергей работал в это время в Лавре по реставрации росписи Троицкого собора вместе с Брагиным. Мария Николаевна советовалась с Сергеем, когда он приходил в Серапионову палату.

Мария Николаевна была моей духовной матерью. Я приходила к ней просто как на собеседование, как на откровение помыслов.

Когда я входила в ее комнату, то будто попадала в другой мир. Там было какое-то особое состояние. И даже просто побывать у нее давало мир душе.

Я работала с ней и в Лавре, и в Духовной академии. Когда мы реставрировали росписи Трапезного храма, наместником был архимандрит Пимен (будущий Патриарх). Он приходил к нам очень часто, подбадривал, рассказывал нам что-нибудь. Он заботился о том, что мы кушаем, и вообще был очень внимательным. Работа у нас быстро шла. Работали месяц или два. Расчищали композицию «Страшный Суд» и другие.

Архимандрит Николай встречал меня утром словами: «Катя, на Страшный Суд!»

Потом стали делать два боковых придела в этом же храме. Я растирала краски и раскрывала цвета. Мария Николаевна была труженица. Она столько работала, что нам и не снилось.

О себе она не любила говорить. Даже скрытная была. Она направила меня к отцу Иоанну (Маслову). Мария Николаевна не один раз ездила в Глинскую пустынь.

Она хорошо знала владыку Сергия (Голубцова), архимандрита Алипия (Воронова), наместника Псково-Печерского монастыря, лаврского архимандрита Николая (Самсонова). Они все были художники-профессионалы. Они очень уважали Марию Николаевну.

«Это необыкновенный человек»

Ирина Александрова Иванова, искусствовед:

— О Марии Николаевне Соколовой всегда с трогательной теплотой говорил Василий Осипович Кириков, считая ее своей самой верной и преданной ученицей.

Увлеченность произведениями Средневековья наполняла как Кирикова, так и Марию Николаевну. Они вдохновляли друг друга, черпая в сокровищнице этого искусства силы и безграничную радость, которая давала им возможность самозабвенно жить и трудиться.

Мария Николаевна была для Кирикова тем единомышленником, на которого можно было всецело положиться, рассказать всё до конца, встречая полное сочувствие и понимание. В те сложные и трудные годы это было большим счастьем.

Сейчас можно только сожалеть, что мы не знаем подробно об их совместной работе, о том, как, копируя Владимирскую икону Пресвятой Богородицы XII века в Государственной Третьяковской галерее, они многое обсуждали: приемы письма, своеобразие живописной структуры — и благоговели перед глубиной этого образа.

Василий Осипович восхищался Марией Николаевной, повторяя: «Это необыкновенный человек, необыкновенный человек…».

Сейчас, когда происходит нравственное возрождение нашего народа, когда с особой силой пробуждается чувство национального самосознания, мы с глубоким чувством благодарности и уважения относимся к тем, кто в те годы бесстрашно и непреклонно открывал в нашем наследии удивительные творческие высоты — как в мастерстве, так и в художественной образности.

«Только живя духовно и с молитвой, можно приступать к написанию икон»

Архимандрит Елевферий (Диденко):

— Прежде всего, хочется поблагодарить Господа за то, что нам в жизни встретилась Мария Николаевна — монахиня Иулиания.

В моей жизни монахиня Иулиания оставила глубокий след. Хотелось бы отметить, что, прежде всего, она учила нас понимать иконы. Некоторые из нас сам термин этот не понимали: как это — «понимать икону»?

Мария Николаевна говорила, что понимается слово Божие по мере духовного роста (ведь все святые отцы отмечают, что по мере исполнения заповедей Божиих, по мере жизни христианской и слово Божие всё больше и больше понимается нами). Подобным образом и проникновение в духовную жизнь открывает нам икона. «Только живя духовно и с молитвой, можно приступать к написанию икон или к их реставрации». Навсегда запомнилось это ее изречение, она часто его повторяла, это помнится и по сей день. Мария Николаевна говорила, что чем больше иконописец молится при написании иконы, то есть, другими словами, чем больше молитвы вкладывается в икону, тем больше написанная икона будет изливать эту молитву и благодать на молящихся перед ней. Здесь самая прямая связь.

Она постоянно писала иконы и постоянно молилась — обращалась молитвенно к тем святым, иконы которых писала.

Мы спрашивали Марию Николаевну: «Что значит постоянная молитва при работе над иконой?» Потому что мы все наблюдали: когда пишешь икону, то внимание увлекается этим написанием, и сами слова молитвы пропадают. И она подтвердила, что в самом деле, когда пишешь икону и ощущаешь помощь Божию или помощь этого святого, — это и есть молитва. Но надо стремиться, чтобы при написании икон никогда не забывать о присутствии Божием, ощущать Его. И вот об этом она постоянно напоминала: к этому надо привыкать, заставлять, принуждать себя. Этот подвиг она и сама несла и заповедовала всем, кто общался с ней, кто учился у нее писать иконы. Еще такая особенность — общаясь с Марией Николаевной, почему-то каждый из нас считал, что она выделяет его из среды других, как будто ты у нее более близкий, чем остальные. И приходилось спустя много лет делиться со всеми, кто посещал иконописный класс, и каждый из нас ощущал такое особое отношение Марии Николаевны. Конечно, мы за это ей очень и очень благодарны. И мы все верим в святость монахини Иулиании. Мы верим, что она имеет дерзновение там молиться за всех нас, и, конечно, прежде всего — за иконописцев. Каждый из нас ощущает эту благодатную помощь. И Святая Церковь учит, что тому, кто поминает подвижников молитвы, они помогают в делах их. Будем молиться и иметь дерзновение просить у нее этой благодатной помощи. Царство ей Небесное.

«Именно она возродила икону в нашей Церкви»

Протоиерей Владимир Воробьев, настоятель храма во имя святителя Николая Чудотворца в Кузнецкой слободе, ректор ПСТГУ:

— Я узнал Марию Николаевну, когда пришел учиться в семинарию в 1978 г.

Она была первым человеком, которого я встретил на лестнице в семинарии, и почти сразу я понял, что передо мной святой человек.

Когда я узнал, что иконописный класс ведет Мария Николаевна, то сразу пошел туда, хотя я понимал, что иконописец из меня не выйдет. Но личность Марии Николаевны была настолько притягательна, что это не нужно было обдумывать — туда влекло. Я занимался в кружке короткое время. Там действительно было очень тепло и замечательно.

Она была кротким, смиренным, молчаливым человеком, который всегда молился. В силу благодатности ее души так плодотворен подвиг ее жизни. Но, кроме того, ведь она духовное чадо отца Алексия Мечëва и отца Сергия-мученика, и можно сказать со всей серьезностью: она сподвижница владыки Афанасия (Сахарова), потому что она воплотила его замысел об иконе Всех святых, в Земле Русской просиявших.

Мы не смогли еще сформулировать для себя значение ее подвига, ее дела. Ведь, по существу говоря, именно она возродила икону в нашей Церкви. Даже трудно себе представить, как один человек — хрупкая женщина — смогла это сделать. Это же действительно чудо, причем в какое время!.. В то время, когда наша Церковь была гонима, когда было так тяжело, так страшно жить. И в это время происходит возрождение иконы. И Господь благодатию Своею, конечно, содействовал ей. Поэтому все ее труды были удивительно плодотворны.

Пресс-служба МДА/Православие.ru

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Призыв

— Когда Вы впервые всерьез задумались о монашестве?

— Всерьез — только перед самым уходом в монастырь. А до этого — что вы! Я очень прагматичный человек. Мечтать о монастыре мог Серафим Вырицкий, или отец Иоанн (Крестьянкин), которых в 8 лет благословили на монашество, а монахами они стали после 50-ти. А мне — чего мечтать? Даже когда старшие дети уже подросли, я себе говорила так: «Минуточку! Может о монастыре человек рассуждать, если его младшему ребенку 13 лет? Не может».

Сейчас я понимаю, что не обязательно сразу быть Серафимом Саровским, что человек, приходящий в монастырь, ничем не отличается от мирянина. Только желанием стать когда-нибудь монахом. Мы что, какой-то избранный народ? В монахи берут каких-то особых людей?

— А разве нет?

— Конечно, нет. Конечно, нет!

— А зачем тогда идти? Что там есть такого?

— «Тайна сия велика есть». С человеческих позиций такой шаг — абсурд. Молодой девушке, окончившей школу в центре Минска, разве не абсурдно становиться монахиней, а не поступать в БГУ (Белорусский государственный университет — ред.)? Абсурдно. Современному человеку это еще труднее понять.

— И все-таки необходимость выбора — монастырь или семья — сегодня для верующего человека совсем не очевидна. Христиане живут в миру, молятся, ходят в храм и ни о каком выборе не думают. Но ведь что-то заставляет сделать такой решительный шаг. Что это — призыв?

— Вот! Вот правильно, вот слава Богу! К этому слову я и подводила. В монастырь нельзя попасть без метафизического вмешательства Бога в твою жизнь. Не получится это просто так, по какому-то плану: воцерковился, ходил в Свято-Елисаветинский монастырь на службы, настоятель такой замечательный, исповедался у него и подумал: «А не пойти ли в монастырь?»

У каждого человека совершенно по-своему складывается жизнь. Сестре, которая пришла в монастырь предпоследней, 75 лет. А последней — 19. Мотивы, жизнь — совершенно разные!

Но у всех схоже одно: мы почувствовали какой-то последний, решительный призыв — хотя каждый в разных словах это объясняет. Но так или иначе в этих объяснениях звучит нечто не аргументированное, не сводящееся к чистой логике.

Детство и юность Ирины

Ирина Денисова, биография которой началась 6 сентября 1957 года, родилась в семье атеистов, в Бога верила только бабушка со стороны матери. Никто и никогда в детстве не говорил с ней о Боге, молитвах и постах.

• Папина мама вызывала у девочки уважение и восхищение, ведь она после окончания гимназии в Варшаве работала директором школы, взращивая во внучке принципы классики.
• После окончания школы талантливую девушку принимают в государственную консерваторию Ленинграда на теоретико-композиторский факультет. Если бы в то время начинающей студентке сказали, что в будущем она станет монахиней и регентом церковного хора, она бы рассмеялась.

  

• Будучи студенткой, Денисова встречает свою любовь, талантливого харизматичного музыканта, выходит замуж и вместе с мужем в 1989 году принимает крещение.
• Они переезжают жить и работать в Минск, но по прошествии 13 лет брак себя изжил, семья распалась, и посыпались беды на голову некогда самоуверенной женщины.
• Приняв Таинство Крещения во взрослой жизни, молодая женщина на физическом уровне почувствовала необходимость найти смысл жизни. Она понимала, дети, муж, работа, это хорошо, но что-то есть выше этого, и пошла по скользкому пути оккультизма и астрологии. Блаватская, школа Глобы, вызывание духов все глубже затягивало молодую православную душу.
• Слыша правильные вещи о любви к ближнему, видя Библию на столе преподавателя и ставя свечи в храме, Ирина даже не подозревала о подмене ценностей. В первую очередь от занятий гаданиями и астрологией начали страдать дети, их знали все медицинские учреждения Минска, но и это не заставило задуматься Ирину, она искала свой «философский камень».

В поисках Бога будущая матушка пошла в противоположном направлении.