Экклезиаст — это имя, книга, псевдоним?

Тайна Экклезиаста

Практически каждая Книга, включенная в библейский канон, имеет указание на имя ее автора. Поэтому при знакомстве Книгой Экклезиаста у многих не возникает сомнений, кто ее написал: «Экклезиаст это, вероятно, имя какого-то пророка». Верно ли такое суждение? О чем говорит книга Экклезиаста и почему она важна для христиан?

Экклезиаст: это что или кто?

В еврейском оригинале текст называется Кохелет — «говорящий в собрании», «проповедник». Дословный перевод на греческий — Экклезиаст («Εκκλησιαστής»). Таким образом, Экклезиаст это не собственное имя. В Русском Православии по традиции сохранено именно греческое слово. Так что в полном названии книги синодального перевода указано: «Книга Екклесиаста, или Проповедника».

«Проповедник. Это некое новое качество по сравнению с пророком, учителем, царём, судьёй. Библейское пророчество, учение, повествование теперь воспринимается проповедью. Учитель говорит о чём-то, о ком-то, проповедник говорит что-то кому-то» (протоиерей Геннадий Фаст).

Если Екклесиаст это не имя, тогда кто же тогда автор Книги?

Общепринятого мнения об авторстве и времени написания книги до сих пор нет. Хотя Православное Предание считает, что это творение принадлежит еврейскому царю и пророку Соломону (10 век). Предполагают, что он ее написал на исходе своей долгой жизни. На это указывают слова самого автора, который называет себя сыном Давида и царем в Иерусалиме.

Однако в 17 веке голландский богослов Гуго Гроций высказал сомнения по поводу авторства царя Соломона. Это мнение поддержали многие протестантские ученые, сомневающиеся в подлинности Книги. Выдвигалось множество предположений о времени ее написания. В пользу своих суждений приводилось описание бедствий, неизвестных в судьбе Соломона. Использование некоторых слов в Книге Экклезиаста признавались несвойственными Соломоновой эпохе. Так, немецким историком Фридрихом Деличем время составления Книги указывался период с 464 по 332 годы до Рождества Христова. Немецкий же историк Генрих Грец относил ее к 1 веку до Рождества Христова.

Для православных вопрос об авторстве Книги Экклезиаста занимает второстепенное значение. Здесь главным является сам смысл Книги, ее содержание и учение.

КОНТАКТЫ ПОРТАЛА

Кто из нас не слышал и не повторял этих выражений: «суета сует, всё суета», «вернуться на круги своя», «время собирать камни», «нет ничего нового под солнцем»… Многие знают, что это из книги Экклезиаста; что книга Экклезиаста (Екклесиаста), или Проповедника, входит в Библию. Тем, кто прочитал, эта книга в большинстве случаев нравится— меланхолической поэтичностью в сочетании с яркой, неожиданной образностью. Иные недоумевают: что в этой книге христианского, почему Церковь принимает ее как одну из священных книг? Совсем небольшую— по сравнению с другими ветхозаветными текстами— книгу Экклезиаста (по-еврейски Когелета) изучали и комментировали святые отцы Церкви, ей посвящены многие тома исследований позднейшего времени. А мы будем говорить о ней с протоиереем Геннадием ФАСТОМ, настоятелем храма во имя святых равноапостольных Константина и Елены в Абакане (столице Республики Хакасия), библеистом, автором многих книг о Ветхом Завете, в том числе и недавно изданного «Толкования на книгу Экклезиаст».

— Отец Геннадий, начнем с авторства. Для многих наших читателей будет неожиданным утверждение, что автор книги Экклезиаста— это сын царя Давида, строитель иерусалимского Храма, премудрый царь Соломон; иными словами, что безымянный[1] Проповедник и Соломон— одно и то же лицо. Из Вашего Толкования можно понять, что Соломон под старость оставил свой царский дворец, свое богатство, оделся в рубище, взял посох и пошел бродить по дорогам, размышляя о тщете всего земного. Но ведь в Библии этого нет, как нет и указаний на соломоново авторство. В третьей книге Царств (глава 11) говорится, что Соломон умер и погребен в Иерусалиме. Причем умирает он в обстоятельствах печальных: под влиянием своих жен впал в идолопоклонство и вызвал Божий гнев. Только ради Давида, Соломонова отца, Господь в эти дни щадит Израиль и Иерусалим. И нигде не написано, что Асмодей забросил Соломона далеко от Святого Града, и Соломон пошел бродить по дорогам…

— Действительно, есть версия, что книга Экклезиаста возникла уже после вавилонского пленения, что автор ее— поздний эллинизированный иудей; об этом говорит, в частности, философская настроенность автора, гораздо более свойственная античной культуре, нежели иудейской. Так же и филологический анализ текста заставляет думать о более позднем его происхождении. Ну что ж, ни доказать, ни опровергнуть окончательно эту гипотезу нельзя. Но лично я придерживаюсь традиционной, святоотеческой точки зрения: автор книги Экклезиаста— Соломон. В святоотеческой литературе книга Экклезиаста всегда воспринималась как покаяние царя Соломона, как книга, написанная после того, как он согрешил идолопоклонством.

Что же касается хождения с посохом по дорогам— это уже древнеиудейское предание, оно содержится в Хаггаде[2]. Святые отцы принимали древнеиудейские предания, многие из этих преданий перешли в святоотеческую литературу. Я этот образ— образ царя-странника, царя, отвергшего царство ради нищенской сумы,— использовал как художественное оформление книги, как фон для размышлений Экклезиаста— Когелета. Думаю, что именно так эта книга могла родиться.

— Но ведь в тексте Экклезиаста совсем нет покаянных мотивов— таких, как у Давида, например, в 50-м псалме.

— Да, это не Давидово покаяние! Это, скорее всего, покаяние философа, переосмысливающего всю свою жизнь. Слово «покаяние» здесь легче всего использовать в греческом варианте: метанойя, перемена, изменение. В жизни Соломона было несколько перемен. Его горячая любовь к Богу и к Премудрости Божией в молодости, деятельная жизнь в зрелости и потом, под конец жизни,— пресыщенность богатством и удовольствиями, приведшая к сомнительным поступкам. Нам до конца неизвестно, насколько глубоко погрузился он в идолопоклонство, однако ясно, что он увяз в своем многоженстве и заигрывании с язычеством. А потом его постигает не такое сердечное сокрушение, как у отца его Давида, но некое философское переосмысление бытия человеческого.

— Почему у него, вполне ветхозаветного иудея, возникла проблема смысла жизни? Почему она не возникала у Авраама, Исаака, Иакова… Моисея, Иисуса Навина, Самуила, Давида и других?

— Это все равно, что спрашивать, почему теорию относительности создал именно Эйнштейн. Или почему «Евгения Онегина» написал именно Пушкин. Есть разные люди, у каждого своя дорога, свое предназначение на этой земле. Перечисленные ветхозаветные праведники были глубоко религиозны, но никто из них не избрал премудрости как главного принципа жизни; не просил у Бога сердца разумного, как просил Соломон в Гаваоне (см.: 3 Цар. 9). Получив от Бога премудрость, Соломон служил ей всю свою жизнь, и вот ей-то как раз ни разу не изменил! Он служил ей, когда судил людей, когда слагал Песнь Песней, когда писал свои Притчи— весь корпус Соломоновых книг можно назвать книгами премудрости. Поэтому не удивительно, что именно у Соломона возникает философская проблема— проблема смысла жизни в целом.

— Но ведь можно сказать и иначе. Предшественники Соломона в Священной истории, праведники Ветхого Завета были лишены болезненной рефлексии. Они знали, как надо жить. Они любили жизнь. Их не угнетала ее конечность, не пугала смерть: они умирали удивительно спокойно и очень мало интересовались тем, что будет с ними после смерти, и будет ли что-то вообще. Они радовались, когда у них рождались дети, и им не приходило в голову стонать: зачем этот ребенок родился, ведь он все равно умрет. Они были здоровы в конце концов! Соломон на их фоне выглядит таким… рефлексирующим интеллигентом. Чуть ли не чеховским…

— Предшественники Соломона действительно не похожи на него. Они жили верой и любовью к жизни, которая вполне их устраивала, и они не были философами. Философское восприятие мира вообще не свойственно древнему Израилю. Книги Ветхого Завета— это не философские, это исторические и пророческие книги. Экклезиаст являет собой некое исключение. Он как будто и впрямь принадлежит иной культуре. Это и дало библейской критике основания сомневаться в его тождественности Соломону. Экклезиаст, Когелет, а по нашему убеждению Соломон— это человек, у которого не было, может быть, глубокой религиозности. В Песни Песней не упоминается Творец, а Соломоновы Притчи при легкой редакции могли быть использованы атеистами. Бог там упоминается, но Он не в центре, и не Он все определяет. Соломон в этом смысле последователен, он таков, и иным быть не может. Вы не случайно провели параллель между ним и русским интеллигентом конца XIX века. В том веке у нас был святитель Филарет Московский, были Оптинские старцы, Феофан Затворник был и, в конце концов, Гоголь и Достоевский, которые— пусть не ровно, не гладко, но вели своих читателей по пути православной веры. Однако же и Лев Толстой был, и очень трудно ответить на вопрос, чего этому графу в Православии не хватило, за что он так его невзлюбил. В отношении Когелета можно сказать, что Бог его использует— кстати, Бог и Льва Николаевича использовал. Я знаю многих людей, которые читали Толстого в советские времена, потому что он был вполне доступен, и через него задумались над глубинными духовными проблемами. И это послужило толчком, в конечном итоге эти люди пришли к Православию. Напротив, я не знаю ни одного православного человека, который начитался бы Толстого и ушел из Церкви в толстовство. Знал бы это Лев Николаевич!..

Этот мир— мир неустроенного, мятущегося интеллигентского сознания— он действительно есть, и он не только в Серебряном веке присутствует, он на самом деле очень древний. Он не обошел стороною землю Израиля: мы наблюдаем здесь такого человека. И по Промыслу Божиему через него возникает целый ряд священных книг, книг, ставших каноническими.

— Почему, на каком религиозном основании книга Экклезиаста стала таковой?

— Она стала таковой потому, что она, по сути, задает вопрос. Экклезиаст— это вопрос, а ответ— Евангелие. Ни Моисей, ни Давид вопроса не задают, им достаточно того, что они напрямую от Бога получают. Пророк Илия говорит: жив Господь Бог Израилев, пред Которым я стою (3 Цар. 17, 1). Какие у него вопросы? А Соломон… Он не был атеистом, конечно, он был верующим человеком, но он подходил к самому краю пропасти— пропасти, в которой Бога уже нет. В некоторые моменты Бог у него будто исчезает. Но Богу нужен именно такой человек для того, чтобы был задан вопрос. Соломон беспощадно искренен, и он не будет утешать себя привычными словами: «Бог усмотрит… На все воля Божия…». Кстати, он не совсем одинок. Многострадальный Иов тоже задает вопросы и тоже не может себя утешить этими словами. И пророк Аввакум не утешает себя ими, он взбирается на башню, чтобы высказать Богу свои претензии. У Соломона, в отличие от Иова и Аввакума, к Богу претензий нет. У них эти претензии были— потому, может быть, что они очень глубоко чувствовали Бога. Соломон по сравнению с ними— человек в определенном смысле светский, и претензии его— не к Богу, а к жизни, в которой нет никакого смысла. У него было всё, что эта жизнь могла дать: несметное богатство, власть, слава, почет— но ни в чем он теперь не видит смысла. Книга Экклезиаста, Соломона— даже не о смысле жизни, а о ее бессмыслице. Взгляд автора честен, свободен от всяких самообольщений, он видит эту бессмыслицу без прикрас. В чем богооткровенность книги Экклезиаста? Парадокс: в том, что она оставляет человека без Бога. И дает ему ясно увидеть, какова без Бога жизнь. Потому этот текст так драматичен, в нем присутствует надрыв, накал, драма человеческой души, потерявшей смысл.

— Меня поразила фраза из Вашей книги: «Только в Экклезиастовой пустыне можно найти евангельский оазис»[3]. Однако она и недоумение вызывает тоже. Неужели прийти к Богу можно только через состояние Экклезиаста, через переживание бессмыслицы, пустоты? Разве нет других путей?

— Недоумение возникает не только у вас. Одна журналистка уже возмущалась этим моим утверждением: дескать, не понадобилась никакая Экклезиастова пустыня ни Сергию Радонежскому, ни Серафиму Саровскому, ни Иоанну Кронштадтскому— для того, чтоб забил источник воды живой. Но эти слова, которые я в книге все же оставил, не подразумевают непременно хронологической последовательности: сначала переживание пустыни, пустоты, бессмыслицы, потом— Евангелие. С кем-то это именно в такой последовательности и происходит, но не со всяким. Святые, перечисленные здесь, пережили Экклезиастову пустыню вот в каком смысле: они глубоко ощутили суетность, тщету этого мира и отвергли ее. Иначе они не имели бы тех откровений, которые им были дарованы. Кого этот мир вполне устраивает, тот не станет ни Серафимом, ни Сергием, хотя бы он всю Псалтирь назубок знал. Это надо изнутри пережить: насколько пуст этот мир без Бога. Для того, чтобы потом в Бога богатеть (ср.: Лк. 12, 21).

Книга Экклезиаста очень современна, очень актуальна для нашего времени. Она определяет человека, участвующего в гонке потребления, в погоне за удовольствиями, за успехом, за пустыми увеселениями[4]. Сегодня я знаю людей, пришедших к христианству именно через книгу Проповедника. Прочитавший ее человек видит обезбоженный мир и отправляется искать Бога и находит его— в Евангелии. Очень жаль, конечно, что люди (в том числе, увы, и верующие) сейчас мало читают или предпочитают читать что-то более легкое. Но книга Экклезиаста остается одной из самых востребованных, она читаема, хотя, может быть, и не понимаема до конца.

— Что нужно, чтобы понять?

— Своего рода ключом к книге Экклезиаста является слово итрон. Оно не встречается нигде более в Библии и означает «остаток», или «прибыль». Сухой остаток, как мы иногда выражаемся. Ответ на вопрос: «А что мы со всего этого будем иметь?». Экклезиасту нужен ответ на этот вопрос, и он испытывает все: богатство, нищету, женщин, вино, созидательный труд, власть… и даже благочестие. А в сухом остатке ничего не остается: все— «суете сует»[5] и томление духа.

— Как— ничего не остается? Ведь Соломон построил Храм! В первый же день в Храме было явлено чудо, и Соломон молился о своем народе, молился о нем на века вперед— эти страницы (см.: 3 Цар. невозможно забыть. Храм стоял еще на тот исторический момент, его еще никто не разрушал!

— Храм стоял. Но от этого ничего не менялось. Такое часто бывает в жизни. Когда мы читаем молитву Соломона при освящении Храма, мы видим, он переполнен, это действительно шехина— божественное присутствие. И вот— от этого ничего не осталось. О Храме Соломон-Экклезиаст не вспоминает ни разу! (Это, кстати, и заставляет библейских критиков сомневаться в авторстве царя Соломона. Но в определенном смысле нам это и неважно.) Апостол Павел предупреждает: вполне возможно, проповедуя другим, самому остаться недостойным (ср.: 1Кор. 9, 27). Такие трагедии происходят с людьми, даже и со священниками, есть такое понятие: выгорание. Я видел выгоревших священников, среди них были и талантливые, умные и отнюдь не лишенные нравственных качеств люди. И все они были очень ревностны в свое время. А потом пришло внутреннее разочарование, в жизнь вошла светскость… И с Экклезиастом происходит то же. Он построил Храм, но не обрел высшей пользы— итрон.

— Но ведь выгоревший священник, скорее всего, сам в этом виноват, и Экклезиаст, стало быть, тоже.

— Возможно. Если бы у Соломона всегда сохранялась такая настроенность, как в день освящения Храма,— разве появились бы идолы в Иерусалиме? А они появились. Да, история Экклезиаста— это история падения. Или опустошения. Был полон, а стал пуст. И во всем, что под солнцем (Еккл. 1, 3 и далее), нет этого итрон. Потому что итрон на самом деле— это то, что выше солнца.

Но кроме слова «итрон» есть еще одно ключевое слово, необходимое для понимания книги Экклезиаста: тов. В отличие от первого слова, оно распространено в древнееврейском языке и в Священном Писании, начиная с первых глав книги Бытия. Оно означает «хорошо», или «благо». Тов— это то, что хорошо. Все, что, как мы уже сказали, испытал Соломон— и богатство, и слава, и женщины, и вино, и труд, и благочестие— это на самом деле хорошо, тов. Читая текст Экклезиаста, мы несколько раз видим, как он пытается взобраться на вершину, обрести желанное итрон— но отчего-то не может это сделать. И, не желая провалиться совсем уж вниз, туда, где грех и гибель, соскальзывает в некое усредненное общечеловеческое счастье, в это самое тов. Но долго пребывать в этом общечеловеческом благе философ почему-то не может, и опять карабкается на вершину, и срывается, и ищет утешения во всеобщем тов, и вновь не находит. И этим— зависанием между обыкновенным благом и высшей нетленной пользой— определяется состояние души Когелета, философа.

— Не эта ли драма привлекала к книге Экклезиаста христианских аскетов-подвижников?

— Она служила своего рода оправданием тому, что они делали. Ведь Экклезиаст— книга о бессмыслице жизни в ее, в общем-то, положительных проявлениях. Заметьте, автор не рассуждает о страданиях, болезнях, преступлениях, войнах и т.д. Он отражает нормальное, положительное состояние человека, то, что принято называть счастьем. Счастье— это то самое тов, в котором нет итрон. А в Евангелии понятия счастья вовсе нет, в нем есть другое понятие— блаженство. Блаженство— это итрон, высшее приобретение. Помните богатого юношу, который отошел от Христа опечаленным? (см.: Мф. 19, 16–22; Мк. 10, 17–22; Лк. 18, 18–23). Ему предложили тов— усредненное благополучие и благочестие (соблюдай заповеди). Это у него было и не удовлетворяло. Но вот расстаться со своим благополучием, с богатством, со счастьем ради блаженства, ради сокровища на небесах (ср.: Мф. 19, 31) он не мог.

Христианские подвижники сознательно бросали мир в его суетных проявлениях, отказывали себе в невинных, казалось бы, самим Богом созданных удовольствиях, и это был отказ не от греха. Это отказ от тов, от доброго— потому что в этом добром нет высшего блага— итрон.

— Вы целую главу своей книги посвятили Экклезиастовым антиномиям, самая знаменитая из которых— время разбрасывать камни и время собирать камни (Еккл. 3, 5). Каков их нравственный и духовный смысл?

— Всему свое время, и время всякой вещи под небом (Еккл. 3, 1)— это о глубинном смысле нашей жизни. Человек очень часто не знает, чему время сейчас, или считает, что все его время— только для чего-то одного. А жизнь— она диалектична все-таки, законы диалектики никто не отменял. И человек, христианин, который живет в Духе Святом, должен особенно чутко чувствовать, чему сейчас время. Его поступки могут быть противоположными: он может наказывать или прощать, бить или врачевать. Известный случай из жизни святителя Луки Крымского (Войно-Ясенецкого): он увидел комсомольцев, приставивших лестницу к стене церкви, чтобы взобраться на крышу и снять крест. Святитель в гневе тряхнул эту лестницу, они упали, разбились, поломались. Он их отвез в больницу и лечил: всему свое время. Или адмирал Ушаков, о котором многие до сих пор спрашивают, почему он прославлен в лике святых, в чем, собственно, его святость: его пушки сокрушают турецкую эскадру, турки тонут, он отправляет своих матросов на шлюпках— спасать этих турок, вытаскивать их из воды: время миловать. Божественная София, Премудрость проявляется в человеке, если он знает, чему сейчас время.

— Книга Экклезиаста несет очень мощный нравственный заряд. Автор— очень моральный человек, иначе говоря, праведник. Мудрая жизнь для него— это праведная жизнь. Но здесь же— утверждение о том, что праведность не имеет смысла… Как это сочетается?

— Это трагедия Экклезиаста! Он неспособен жить безнравственно, он призывает к благочестию, но при этом он видит бессмысленность благочестия без Бога. Здесь можно вспомнить наших коммунистов, среди которых были люди высокой нравственности, были те, кто отдавал жизни на войне… Но те, кого, по крайней мере, застал я— не могли уже верить ни в какой коммунизм. Они призывали людей работать, жить честно, жить по законам коммунистической морали, они могли не ощущать от этого никакого дискомфорта… если только не уходили в себя, если не были склонны к русскому самокопанию. Они были подобны Проповеднику, и это еще раз подтверждает, что любое время и любое поколение узнает себя в Экклезиасте.

Бог не теряет людей, которые потеряли Его. У человека нет Бога, у него на этом месте пустота, но Бог его не оставил, поэтому он живет нравственно, не может, не хочет опуститься ниже какого-то уровня. В принципе, это свойственно любому человеку, даже уголовники создают себе своеобразную мораль, у них это называется «жить по понятиям».

— Соломон был мудрецом, философом, но не был пророком… И все же Вы считаете, что в его книге присутствует свидетельство о будущем Мессии?

— В ней есть текст, допускающий мессианское истолкование— в 4-й главе, с 13-го стиха, о юноше, который родился в царстве своем бедным: не было числа тому народу, который был перед ним, хотя позднейшие не порадуются им. И это— суета и томление духа!

— Какое же это мессианское место, если все суета?

— Многие ходят с этим Юношей, со Христом— это массовое обращение народов в христианство. Позднейшие не порадуются— это апостасия, остывание, отпадение. Для скольких народов вера во Христа сейчас— только рудимент, остаток традиции. Рождество— любимый зимний семейный праздник, уже никак не связанный со Христом. Эпоху, в которой мы живем, называют постхристианской… Текст Экклезиаста показывает, что и само христианство не исключение, что его исторический путь проходит теми же кругами: за подъемом следует спад, за горением— остывание. Хотя в конечном итоге врата адовы не одолеют Церкви (ср.: Мф. 16, 18) и Жених придет за Своей невестой. Хорошо все то, что делается ради Господа, хороша православная империя с великолепными храмами. Но вот приходят враги, или вспыхивает мятеж— храмы опустошены и разрушены. Выход из этого круга— только День Восьмый, круг закончится явлением Господа во славе— но для нас, живущих сегодня, выход— это святость, это то Царство Божие, которое мы не ждем, как будущего, а имеем сейчас. Когда на Литургии мы возглашаем «Благословенно Царство…»— мы благословляем то Царство, которое здесь и сейчас, в котором мы находимся. Это выход из порочного круга, в том числе и круга христианской истории, которого Соломон не видел. Итрон— это в конечном итоге Сам Господь. Господь, Который есть везде и во всем. В древнем патерике рассказывается о монахе, который не мог присутствовать на пасхальном богослужении: ему каждый раз доставалось послушание на кухне, и это было для него тяжким лишением, он мечтал хотя бы услышать, как «Христос воскресе» поют. Но Господь утешил его яблоками из райского сада, и он смог угостить ими вернувшуюся со службы под утро братию.

Беседовала Марина Бирюкова

Журнал «Православие и современность» №20 (36), 2011 г.

[1] Подчеркнем, что Экклезиаст (Екклесиаст, Когелет)— не имя собственное; это слово означает «собравший, проповедующий в собрании». От того же корня слово «экклезиология»— наука о Церкви как о собрании верующих.

[2] Хаггада, или Агада,— одна из древних раввинистических книг, содержащая иудейские предания.

[3] Фаст Геннадий, протоиерей. Толкование на книгу Экклезиаст. Красноярск: Енисейский благовест, 2009. С. 12.

[4] В книге протоиерея Геннадия Фаста немало страниц посвящено сегодняшним реалиям, многое показано на современных примерах.

[5] Общеизвестное «суета сует»— поздний и неточный перевод древнееврейского «хаваль хавалим»— «дуновение ветра», или «рассеяние пара».

О чем Книга Экклезиаста?

Книга Экклезиаста выделяется в контексте ветхозаветного Священного Писания. В ней нет ярких и отчетливых исповеданий веры в Бога. Она лишена пророческих предсказаний и вразумлений.

В Книге Экклезиаста представлены рассуждения проповедника о суетности мира. Лейтмотивом в ней звучат слова «суета сует». По словам Экклезиаста, в мире все повторяется. Одно поколение людей сменяется другим. После каждого дня наступает ночь, после ночи — день. Течет вода в реке, делает оборот и возвращается к своему истоку (Книга Экклезиаста, 1:4-7). Из-за суетности мира у человека нет смысла и пользы ни в чем. Даже что-то новое, привлекающая внимание человека, на самом деле уже когда-то было и встречалось предшествующим поколениям (Книга Экклезиаста, 1:9).

Подобные суждения многим кажутся противоречащими самому духу Священного Писания. Но для православных верующих такое противопоставление не актуально. Обличение мирской суеты, удаляющей человека от Создателя, помогает правильно и спокойно смотреть на многие вещи. Именно поэтому эта Книга относится к учительным книгам Библии.

«Во всех других писаниях, исторических и пророческих, цель их клонится и к чему либо другому, не вовсе полезному для Церкви. Ибо какая нужда для Церкви в точности изучать бедственные последствия войн, или кто были князьями у народов, основателями городов, кто от кого выселился, или какие царства впоследствии времени исчезнут, сколько таких браков и чадорождений, о которых тщательно упомянуто, и всему сему подобное, о чем только можно почерпнуть сведение в каждом писании, может ли столько содействовать Церкви в деле благочестия?

А учение сей книги имеет в виду такой только образ жизни, какого требует Церковь, и преподает то, чем можно человеку преуспеть в добродетельной жизни. Ибо цель сказуемого здесь, поставить ум выше чувства, оставив наконец все, что в существах есть кажущегося великим и блистательным, обратиться душею к тому, что недоступно чувственному пониманию, восприять, вожделение того, что недостижимо для чувства» (святитель Григорий Нисский, 4 век).

«Всё тщета, — сказал Экклезиаст, — напрасная тщета, всё понапрасну… радуйся, юноша, покуда молод, и веселись во дни юности твоей, как и велит сердце… Только знай: за всё за это Бог приведет тебя на суд… помни Создателя своего с юности своей, покуда не настали худые дни и годы, о которых ты скажешь: „Радости они не приносят“» (1:2; 11:9; 12:1).

Эти отрезвляющие, горькие и в то же время оптимистические слова Книги Экклезиаста памятны и дороги не одному поколению верующих людей, которые черпали вдохновение и смысл на ее живых, беспредельно смелых и парадоксальных страницах. Как справедливо заметил один из наших современников, «„Экклезиаст“ глубок и страшен, как море. Если бы автор жил теперь и знал нашу философию с ее натужной бодростью, самолюбованием, высокомерием, он согласился бы, что лучше увидеть себя в отчаянии, чем вообще не увидеть».

В древнеиудейском предании и в христианской традиции считалось, что автором книги был царь Соломон, согласно надписанию (1:1) и ряду других свидетельств, содержащихся в книге (1:12, 16; 2:4–9; 7:26–29; 12:9). Большинство исследователей считают, что Книга Экклезиаста создавалась в период между второй половиной V в. и первой половиной IV в. до Р. Х., и она признана «памятником древнееврейской афористической литературы». Сам автор говорит о себе как о человеке, неизменно ищущем знание и обладающем высшей мудростью: «Вот преумножил я мудрость и всех превзошел, кто царствовал до меня в Иерусалиме, теперь много мудрости и знаний в сердце моем» (1:16).

Основная тема Книги Экклезиаста — поиск смысла жизни. «И повелел я сердцу своему, — признается любознательный царь, — мудростью исследовать и узнать всё, что делается под небесами… И убедился я, что всё происходящее под солнцем — напрасная тщета, за ветром погоня» (1:13, 14). Между тем, не вполне доверяя своему первому впечатлению, автор продолжает свой философский поиск: он хочет знать не только какова польза от «мудрости и познанья», но что такое «безумие и глупость», какова природа смеха и радости, в чем смысл труда, власти, богатства, долголетия (1:17; 4:13–16; 5:8–6:12). Вскоре, однако, знания сами по себе оказываются недостаточными, и Экклезиаст посвящает себя «великим делам: возводит дворцы, насаждает виноградники, разбивает сады и парки… Чего бы ни жаждал взор мой, — вспоминает он, — ни в чем я себе не отказывал… Но вот взглянул я на это всё, что своими руками делал, на все труды и свершения свои, и увидел, что и это всё тщета и погоня за ветром — нет в этом проку под солнцем» (2:4–11).

Как видим, вывод, к которому пришел Экклезиаст, неутешителен, на первый взгляд пессимистичен, настроение автора исполнено меланхолии и печали. В этой связи неудивительно, что слово «суета» (в настоящем переводе «тщета») встречается около сорока раз в его книге, и некоторые читатели склонны считать, что Экклезиаст оказался в плену гибельного отчаяния. Однако буквально с третьей главы тональность книги меняется: «И узнал я, что нет для людей ничего лучшего, кроме как радовать да тешить себя, покуда живы. Стало быть, если человек ест и пьет и видит добрые плоды трудов — это от Бога дар. Узнал я, что созданное Богом пребудет вовек — не прибавить к тому, не отнять. Так Бог поступает, чтобы благоговели перед Ним» (3:12–14).

Нельзя не заметить, что ноты пессимизма вдруг сменяются робкой надеждой, даже оптимизмом, что побудило некоторых исследователей говорить о том, что книга и сам автор непоследовательны. Но дело тут не в непоследовательности, а в диалектике, и в этом сила и «мрачное величие» Экклезиаста. Парадоксы учителя мудрости, необычный, свободный образ его мыслей — это своеобразный способ поэтического мышления ближневосточного автора, для которого скепсис и разочарование законны и отнюдь не исключают оптимистической перспективы: развенчивая устремления человека к богатству, труду, удовольствиям, мудрости, он реабилитирует эти понятия как явления, призванные не только скрасить жизнь, но и сделать ее в меру возможного счастливой.

Иными словами, читаем мы сегодня между строк Экклезиаста: если смысл жизни неясен и ускользает от нас, это не значит, что смысла как такового нет. Это лишь подтверждает мысль: смертному человеку недоступно, не дано полное знание о происходящем «под небом»: «И видел я все дела Божьи, только вот не постичь человеку всего того, что творится под солнцем, сколько б ни старался он. И как ни хвались мудрый всеми познаниями своими — всего не постичь!» (8:17) Потому автор Экклезиаста внушает своим читателям важные уроки: жизнь, какой бы она ни была суетной, несравненно лучше смерти, и этот вывод он обосновывает, прибегая к иронии: «А покуда человек среди живых, есть надежда, ведь живой собаке лучше, чем мертвому льву» (9:4). Нужно трудиться и не угнетать себя мыслью о бесполезности труда: «Что под силу — то и делай руками своими, — и снова звучит ирония, которая только усиливается от строки к строке, — ибо в Шеоле, куда ты сойдешь, не будет уже ни трудов, ни разумения, ни познания, ни мудрости» (9:10). То же самое говорит мудрец и о веселье, которое ранее осудил и обозначил как «безумие сущее»: «И воспел я хвалу веселью: ибо нет ничего лучшего для человека под солнцем, как есть, пить да веселиться… Пусть сопровождает это труды человека во все отпущенные ему Богом дни под солнцем» (8:15).

Вот так необычно и в то же время просто снимает кажущееся противоречие Экклезиаст. Но в этой простоте нет упрощения, в ней намечен выход к иным ценностям жизни, иной перспективе. Мы видим, например, что веселье теперь не осуждается им, но не в нем цель жизни, смысл ее: личность не равна преходящему веселью или бренным плотским удовольствиям. Все дарованные человеку дни отпущены ему Богом. Когда веселье и погоня за чувственными удовольствиями становятся самоценными для человека, они неизбежно приводят его к печали, тщете и даже к бессмыслице. Но «не будет печалиться человек о краткости дней своих, — приходит к заключению Экклезиаст, — если Бог радует сердце его» (5:19); «кто пред Богом благоговеет — избежит крайностей» (7:18); «благо будет тем, кто благоговеет пред Богом, в благоговенье пред Ним пребывает. И не будет блага злодею, и недолговечен он, словно тень, потому что нет в нем благоговенья перед Богом» (8:12, 13).

Подчеркивая различие между Творцом и творением и указывая на пределы рационального познания, Экклезиаст продолжает традицию всей библейской литературы Премудрости (ср. Притч 1:7). Хотя и трудится и силится человек — всё от Бога, Он «главное действующее лицо», Бог вершит всё. И «время» и «вечность» дарованы Богом: «Всё, что сделал Бог, — хорошо в свое время; вложил Он и вечность в сердце человеческое, но невдомек человеку всё, что вершит Бог, не постичь ему этого от начала и до конца» (3:11). Парадокс земной жизни человека в мимолетности его бренного существования и во внутреннем стремлении выйти за пределы настоящего, объять необъятное. А потому «выслушай суть всего, — итожит свои размышления Учитель мудрости Экклезиаст, — благоговей пред Богом и заповеди Его соблюдай, ибо в этом — весь человек. Ибо всякое дело приведет Бог на суд — будь оно даже тайным, доброе или злое» (12:13, 14).

Экклезиаст — это мудрец или пессимист?

Что же побуждает Экклезиаста назвать все мирские дела — праведность, мудрость, богатство, престиж, веселье и даже саму жизнь — суетой? Неужели Экклезиаст это беспросветный пессимист?

«Да, наша жизнь наполнена делами и событиями, постоянной тревогой, страхом перед будущим. Но Книга Екклесиаста напоминает нам, что все наши проблемы и тревоги на самом деле не имеют никакой ценности: в тот день, когда мы умрем, в мире все останется прежним. Что же тогда вечно и незыблемо, на что человек может по-настоящему опереться? Тот, кто нашел ответ на этот вопрос, следует истинным путем мудрости, говорит Екклесиаст. И путь этот — в Богочеловеке» (протоиерей Стивен Фриман).

Действительно ли “нет ничего нового под солнцем”?

Всем хорошо знакома крылатая фраза: «Все новое — хорошо забытое старое». Неизвестно, кто именно произнес эту мысль в данном конкретном виде. Но тот же самый смысл выражен еще Экклезиастом: «…нет ничего нового под солнцем» (Книга Экклезиаста, 1:9).

То, что нам кажется новым, уже неоднократно приходило в мир. По закону бесконечного круговорота все повторяется. Поэтому ничего по-настоящему нового человеку увидеть просто не дано.

«Что может произойти впоследствии, что уже не было бы совершено или сделано со стороны людей? Что есть нового, что ещё никогда не было бы известно по опыту, о чём достойно было бы и помнить? Я же думаю, что нет ничего, о чём можно было бы сказать что-нибудь свежее, или же, сравнивши, найти новое, совершенно неизвестное древним» (святитель Григорий Чудотворец, Неокесарийский, 3 век).

Многие христианские богословы пытались объяснить такое суждение Экклезиаста. Например, у знаменитого христианского философа Оригена (185-254) можно найти даже теорию о существовании нескольких миров, которые сменяются со временем. Однако такое учение Церковью было отвергнуто.

Пояснение к тексту

Практически первое, с чем сталкивается читатель Екклезиаста — это печаль автора о человеческих грехах. Автор говорит о том, что Бог изначально создал человека «правым» ( в смысле — правильным, праведным), но люди по своей свободной воле выбирают путь греховной жизни (Еккл. 7:29).

Грех, который изначально был не свойственен человеческой природе, настолько тесно вплетается в жизнь человека, что вот уже нельзя найти никого, кто мог бы жить и не совершать хотя бы каких-нибудь грехов (Еккл. 7:20).

Несмотря на то, что расплата за совершенный грех всегда произойдет, она часто приходит не сразу. И человек, вместо того, чтобы использовать это время для покаяния и исправления своей жизни, начинает грешить еще больше. Тем не менее, если в душе поселяется страх Божий, все можно исправить (Еккл. 7:18).