Церковнославянский язык в богослужении Русской Православной Церкви

Цер­ков­но­сла­вян­ский язык, на кото­ром ведется бого­слу­же­ние в Рус­ской Пра­во­слав­ной Церкви, далеко не всем поня­тен. Осо­бенно тем, кто только-только пере­сту­пил порог храма. Им часто кажется, что надо немед­ленно дей­ство­вать: в сроч­ном порядке пере­во­дить все бого­слу­жеб­ные тексты на совре­мен­ный рус­ский язык – тогда, мол, всем всё станет понятно. На самом деле вопрос очень мно­го­знач­ный, есть как pro, так и contra. Мы обра­ти­лись к спе­ци­а­ли­стам – Марине Журин­ской и Вла­ди­миру Кирил­лину.

***

Марина Журин­ская, кан­ди­дат фило­ло­ги­че­ских наук, линг­вист, редак­тор жур­нала «Альфа и Омега»

Под грузом вто­рич­ных смыс­лов

— Марина Андре­евна, мне при­хо­ди­лось слы­шать, будто рус­ский язык одно­значно хуже цер­ков­но­сла­вян­ского и потому на него нельзя пере­во­дить бого­слу­же­ние. Вы с этим согласны?

— Раз­го­воры о том, что цер­ков­но­сла­вян­ский язык лучше рус­ского – это раз­го­воры наив­ные, потому что на всяком языке можно выра­зить вообще все, что только может прийти чело­веку в голову. Рас­суж­де­ния о том, что есть такое слово, подоб­ного кото­рому нет в других языках, тоже довольно наивны – прежде всего потому, что смысл выра­жа­ется не в отдель­ных словах, а в пред­ло­же­ниях. Всегда с помо­щью того или иного коли­че­ства слов можно ска­зать все, что чело­век думает. Рас­суж­де­ния об особой поэ­тич­но­сти цер­ков­но­сла­вян­ского языка также неубе­ди­тельны; суще­ствует оба­я­ние иного языка, и тексты на нем кажутся «кра­си­вее», чем на родном; на сей счет у линг­ви­стов бытует масса анек­до­тов. К тому же язык Пуш­кина тоже поэ­ти­чен, и если это кри­те­рий, тогда почему бы нам не пере­ло­жить сейчас все бого­слу­же­ние в пуш­кин­ские чекан­ные строфы?

Дело в другом – цер­ков­но­сла­вян­ский язык для нас обла­дает рядом совер­шенно особых свойств. Все-таки хорошо, когда язык, на кото­ром совер­ша­ются бого­слу­же­ния, не родной, потому что в словах и обо­ро­тах род­ного языка масса того, что назы­ва­ется кон­но­та­ци­ями – вто­рич­ных смыс­лов, кото­рые в тексте не содер­жатся, но рож­да­ются в созна­нии.

Про­стой пример. В сино­даль­ном пере­воде Свя­щен­ного Писа­ния в Нагор­ной про­по­веди есть слово восс­ме­е­тесь (Бла­женны пла­чу­щие ныне, ибо восс­ме­е­тесь. Еван­ге­лие от Луки, глава 6, стих 21). С одной сто­роны, рус­ского слова воссме­яться в иных кон­текстах не суще­ствует, но с другой, если оно есть в сино­даль­ном пере­воде, то тем самым оно уже есть и в языке. И вот в одном из новых пере­во­дов Свя­щен­ного Писа­ния вместо восс­ме­е­тесь стоит вы будете сме­яться. Но это же звучит как в анек­доте: «Вы будете сме­яться, но ваша третья дочь тоже умерла». Так нельзя. Именно от этого нас очи­щает и охра­няет сакраль­ный язык.

Сакраль­ный – от лат. sacrum (свя­щен­ный) — это язык бого­слу­же­ния, язык риту­а­лов. У хеттов, напри­мер, таким языком был палай­ский. У индий­ских буд­ди­стов это пали. Цер­ков­но­сла­вян­ский – это тоже сакраль­ный язык, и к этому нужно отне­стись серьезно. Конечно, в хри­сти­ан­стве, в рели­гии сво­боды, нет жест­кого тре­бо­ва­ния слу­жить именно на сакраль­ном языке, и служба ведется на наци­о­наль­ных языках там, где это оправ­дано, но об этом дальше. А наш сакраль­ный язык – цер­ков­но­сла­вян­ский – помо­гает нам дер­жаться в том русле, в кото­ром нужно плыть, если мы желаем жить духов­ным настроем и не рас­се­и­ваться. И чем больше чело­век бывает на бого­слу­же­нии, причем бывает серьезно, тем ближе и понят­нее ему цер­ков­но­сла­вян­ский язык. Что, однако, никоим обра­зом не отме­няет работу со сло­ва­рем. Ведь можно сорок лет подряд посе­щать бого­слу­же­ния, но что такое мше­ло­им­ство или три­статы(Три­стат – (греч.) вое­на­чаль­ник; упо­треб­ля­ется и в зна­че­нии «всад­ник») – так нико­гда и не узнать, потому что у этих слов нет ана­ло­гов и кон­текст их не про­яс­няет, за ними нужно лезть в сло­варь.

— А суще­ствует ли вообще про­блема цер­ков­но­сла­вян­ского языка? Если да, то в чем она выра­жа­ется?

— Про­блема цер­ков­но­сла­вян­ского языка, точнее, бого­слу­же­ния на цер­ков­но­сла­вян­ском языке, сейчас чрез­вы­чайно огра­ни­чена. Это про­блема тех людей, кото­рые впер­вые при­хо­дят в Цер­ковь и чув­ствуют себя несколько сби­тыми с толку. Иногда это про­блема каких-то при­хо­дов, кото­рые желают выде­литься в этом отно­ше­нии из общей массы, сде­лать, как лучше. То есть либо это про­блема внут­ри­цер­ков­ного само­со­зна­ния, либо это про­блема нео­фи­тов. Второе дей­стви­тельно заслу­жи­вает осо­бого вни­ма­ния.

Поз­волю себе неко­то­рое уточ­не­ние. У Мос­ков­ского Пат­ри­ар­хата – мно­же­ство при­хо­дов за гра­ни­цей. В неко­то­рых из них, куда ходят в основ­ном старые люди (а иногда и моло­дые, если в их семье при­нято гово­рить по-русски, сохра­няя тем самым куль­тур­ную тра­ди­цию рус­ского языка), служба совер­ша­ется на цер­ков­но­сла­вян­ском. Но там, где боль­шин­ство при­хо­жан – это люди, не зна­ю­щие рус­ского, раз­ре­ша­ется слу­жить на наци­о­наль­ных языках. Напри­мер, есть пре­крас­ный, в высшей сте­пени совер­шен­ный пере­вод литур­гии на немец­кий язык, кото­рый еще в XIX веке сделал в Гер­ма­нии про­то­и­е­рей Алек­сий Маль­цев. Очень хорош и пере­вод на англий­ский язык, это аутен­тич­ный текст. Так что нельзя ска­зать, будто Мос­ков­ский Пат­ри­ар­хат служит только по-цер­ков­но­сла­вян­ски. И ясно, что язык как тако­вой, в том числе и живой совре­мен­ный язык – не пре­пят­ствие для пра­во­слав­ного бого­слу­же­ния. Надо ска­зать, однако, что язык немец­кого бого­слу­жеб­ного текста отли­ча­ется от оби­ход­ного. Этот язык воз­вы­шен­ный, со мно­же­ством арха­из­мов. Он очищен от про­те­стант­ской рели­ги­оз­ной лек­сики, содер­жит слова и обо­роты латин­ского про­ис­хож­де­ния, кото­рые упо­треб­ляли като­лики.

Речь или пение

Каноническое чтение православных молитв представляет собой причудливый сплав разговорной речи и пения. Об этом кандидат филологических наук Елена Овечкина написала в статье «Особенности звучания православных молитвословий», которая вышла в Вестнике Волгоградского госуниверситета» (№ 1, 2010 г.).

Исследовательница отметила, что принятая в православии техника произнесения молитв называется псалмодией, поскольку изначально она применялась для чтения псалмов. Собственно, это особая манера декламации священных текстов «… состоящая в интонировании их на одном звуке». И хотя псалмодию еще нельзя назвать пением в прямом смысле этого слова, специалисты все же признают ее неким прообразом вокально-мелодического исполнения молитвы.

Одни ученые считают, что монотонное распевно-речитативное чтение сакральных текстов ближе к пению по своей природе, другие относят эту технику произнесения священных текстов к искусству декламации.

О появ­ле­нии цер­ков­но­сла­вян­ского языка

Цер­ков­но­сла­вян­ский язык, наслед­ник ста­ро­сла­вян­ского, сло­жился в сере­дине XVII века. Он отра­зил ряд изме­не­ний, глав­ным обра­зом фоне­ти­че­ских, про­ис­шед­ших в живом рус­ском языке. Тогда же была упо­ря­до­чена и его орфо­гра­фия.

— Но ведь немец­кий язык бого­слу­же­ния более поня­тен совре­мен­ным немцам, чем цер­ков­но­сла­вян­ский – совре­мен­ным рус­ским?

— Я бы тут гово­рила не о языке. Я бы гово­рила о тексте – о бого­слу­жеб­ных текстах, о текстах Свя­щен­ного Писа­ния. Текст – это неко­то­рая «вещь в себе», и пони­ма­ние его — не только язы­ко­вое. Думаю, что для совре­мен­ных пра­во­слав­ных немцев бого­слу­жеб­ный текст обла­дает в неко­то­рой сте­пени сти­ли­сти­че­ской ина­ко­во­стью. А цер­ков­но­сла­вян­ский язык бого­слу­жеб­ных тек­стов нельзя назвать мерт­вым, потому что изме­не­ния в текстах про­из­во­дятся, хотя и малень­кие, «точеч­ные». И это един­ствен­ный без­бо­лез­нен­ный способ рефор­ми­ро­ва­ния. Здесь, если можно так выра­зиться, «дву­сто­рон­нее дви­же­ние». Изме­не­ние воз­ни­кает, может быть, даже в резуль­тате храб­ро­сти отдель­ного свя­щен­ника (был бы он только доста­точно для этого обра­зо­ван­ным), цер­ков­ный народ это либо при­ни­мает, либо нет. Если в общей массе при­ни­мает, то свя­щен­но­на­ча­лие это одоб­ряет. И тогда воз­ни­кает это точеч­ное изме­не­ние. Речь, конечно, идет об отдель­ных словах, напри­мер, любовь вместо любы, жизнь вместо живот, петух вместо петел. У меня есть несколько молит­во­сло­вов, и в части их стоит оборот спа­се­ния иский, а в другой части – спа­се­ния требуя. И ничего страш­ного.

Читаю и пере­вожу. Со сло­ва­рем

— Но что же делать чело­веку, кото­рый не пони­мает цер­ков­но­сла­вян­ский язык?

— Во-первых, есть пре­крас­ный сло­варь цер­ков­но­сла­вян­ского языка отца Гри­го­рия Дья­ченко, кото­рый недавно дважды пере­из­да­вался. Можно им вос­поль­зо­ваться и узнать зна­че­ния непо­нят­ных слов. С «понят­ными» сло­вами тоже все не так просто. Есть такое явле­ние, как ложные друзья пере­вод­чика. Напри­мер, в одной из молитв вечер­него пра­вила мы просим про­ще­ния за грехи яже от юности и от науки злы, и яже суть от нагль­ства и уныния. От юности – более или менее понятно: это значит смо­лоду-сдуру согре­шил. А вот что такое от науки злы? Мне встре­ча­лась интер­пре­та­ция, что это якобы от боль­шого обра­зо­ва­ния, в кото­ром таится зло. Это в корне неверно. Как это воз­можно: с одной сто­роны, по моло­до­сти, с другой, здесь же – от боль­шой обра­зо­ван­но­сти? Это странно. От науки злы значит «от злого науче­ния», то есть под­учили по злобе совер­шить грех, вот и совер­шил, соб­ствен­ным умом не разо­брав­шись. Ева, напри­мер, согре­шила от науки злы.

Далее, что такое от нагль­ства? Опять же, можно поду­мать, что был наха­лен и поэтому согре­шил. Ничего подоб­ного. Цер­ков­но­сла­вян­ские нагле, нагль­ство очень опо­сре­до­ванно свя­заны с рус­ским словом наг­лость. Точное зна­че­ние можно найти в поль­ском, род­ствен­ном сла­вян­ском языке. По-поль­ски нагле озна­чает вне­запно, неожи­данно. Это значит, что, поду­мавши, мы знаем, как посту­пить пра­вильно, а если тре­бу­ется какая-то вне­зап­ная реак­ция, можем и оши­биться. Согре­шить от нагль­ства – это значит, ты никак не ожидал, что нужно будет при­нять какое-то реше­ние, и принял непра­виль­ное, потому что не сооб­ра­зил.

— Выхо­дит, каждый моля­щийся должен со сло­ва­рем сидеть и пере­во­дить тексты молитв, при этом еще ста­ра­ясь рас­по­знать «ложных друзей пере­вод­чика»?

— Неточно здесь гово­рить «моля­щийся», потому что со сло­ва­рем не молятся, а гото­вятся к молитве. Сна­чала дей­стви­тельно можно поси­деть со сло­ва­рем – это никому не поме­шает. Конечно, это колос­саль­ная работа, и про­де­лы­вать ее нужно посте­пенно. Сесть и за один вечер пере­ве­сти все молит­вен­ное пра­вило, конечно, невоз­можно. Это надо делать поти­хо­нечку и посте­пенно – читать и вду­мы­ваться, – вду­мы­ваться не только в сло­вар­ное зна­че­ние слов, но и в духов­ный смысл текста.

Но есть еще один про­цесс. Я ведь неда­ром говорю, что дело зача­стую не в языке, а в тексте. Очень многое откры­ва­ется чело­веку в ходе бого­слу­же­ния. Когда чело­век молится, ему ста­но­вятся понят­нее те слова, кото­рые при про­стом чтении вызы­вают недо­уме­ние. Дальше – то, что назы­ва­ется навы­ком: те или иные фразы бого­слу­же­ния у чело­века свя­зы­ва­ются с его соб­ствен­ными духов­ными пере­жи­ва­ни­ями, и в его созна­нии обра­зу­ется неко­то­рое един­ство. Такое един­ство назы­ва­ется в бого­сло­вии словом цело­муд­рие, то есть это гар­мо­ния всего суще­ства чело­века.

Вот очень про­стой пример. Я более-менее систе­ма­ти­че­ски читаю дома Псал­тырь. Читала его по-русски. Сна­чала я стала спо­ты­каться на 50‑м псалме. Каждое утро читая его по-цер­ков­но­сла­вян­ски, невоз­можно не сбиться в рус­ском вари­анте. Далее, и 90‑й псалом, и все псалмы шесто­псал­мия, и вхо­дя­щие в После­до­ва­ние к испо­веди, и те, стихи из кото­рых часто повто­ря­ются в бого­слу­жеб­ном круге, – все они посте­пенно заме­ня­ются на цер­ков­но­сла­вян­ский, потому что именно с этим языком связан некий духов­ный опыт. Вот что такое навык. В резуль­тате пере­хожу на чтение цер­ков­но­сла­вян­ского текста, и не из прин­ципа, а потому что мне так удоб­нее.

Как в старославянском

Филолог О. А. Прохватилова обратила внимание, что истоки канонического произношения молитвы восходят к X-XI вв. То есть, ко времени появления христианства на Руси. Речитативное звучание священных текстов долгое время существовало наряду с живой речью, воспринимаясь как особое, церковное произношение.

Иными словами, язык общения человека с Богом, по мнению религиозных деятелей, должен был отличаться от языка повседневного, бытового. А молитва, произнесенная напевным речитативом, призвана приблизить верующего к православным традициям.

Впрочем, некоторые служители церкви в ответ на вопросы о монотонности звучания молитв отвечают, что язык религии не обязан быть понятным. Он должен настраивать человека на общение с Богом. А красивая декламация священных текстов способна отвлечь верующих от самого главного – духовного развития.

Специалисты отмечают, что отсутствие возможности интонационно подчеркнуть отдельные, наиболее важные по смыслу моменты канонической молитвы компенсируется дополнительным продлением звучания гласных в ударном и заударном слогах отдельных слов. Обычно эти слова располагаются в начале и конце каждой строки. И такая модель построения фразы, для которой характерны два смысловых ударения, в древние времена была свойственна всем славянским языкам. Некоторые ее отголоски филологи зафиксировали в македонском, белорусском и словацком языках, а также на территории нашей страны – в вологодском говоре.

Выходит, что каноническое чтение молитвы сохранило в себе черты старославянского стихосложения и древней фонетической системы в целом.

Сло­ва­рик

Злоба — 1. Грех; 2. Печаль, забота. Моле­ние о душах озлоб­лен­ных значит молиться о людях, име­ю­щих какие-то скорби, болез­нен­ные заботы.

Ока­ян­ный – бедный, несчаст­ный, достой­ный жало­сти. Это слово в цер­ков­но­сла­вян­ском не имеет руга­тель­ного оттенка.

Окорм­ле­ние – духов­ное руко­вод­ство. Свя­зы­ва­ется со словом корма, а не корм. Корма – место, где на корабле нахо­ди­лось кор­мило, руль. Окорм­лять – значит направ­лять.

Житель­ство – 1. При­выч­ное нам зна­че­ние – место житель­ства. 2. Все ныне живу­щие хри­сти­ане: и твое сохра­няя кре­стом твоим житель­ство.

Глагол видети: виде­хом (мы видели) – окон­ча­ние ‑ом имеют гла­голы пер­вого лица мно­же­ствен­ного числа.

Если чело­век пришел не к Богу…

— Но все-таки, навер­няка для наших пред­ков цер­ков­но­сла­вян­ский язык был гораздо понят­нее и ближе, чем нам сейчас. А сего­дня, к при­меру, довольно типична такая кар­тина. Чело­век захо­дит в храм, слышит непо­нят­ные ему пес­но­пе­ния и через пять минут выхо­дит со сло­вами, что больше нико­гда сюда не придет: все равно ничего не понятно.

— Насчет наших пред­ков вы, навер­ное, на пару веков оши­ба­е­тесь. Просто среди них было меньше людей, так захо­дя­щих в храм. Вы опи­сали чело­века, кото­рому Бог не нужен. Он не пришел к Богу, он именно зашел в храм. Он не думает о том, что пришел в дом к Богу. Иначе бы он так не сказал: больше я сюда не приду. Все-таки с Царем Царей так не раз­го­ва­ри­вают. Просто ему это не нужно, ну и что тут можно сде­лать? Услы­шал бы он что-то понят­ное – ну, постоял бы десять минут, а не пять.

С другой сто­роны, я знаю многих людей, кото­рые цер­ков­но­сла­вян­ского не пони­мают и пони­мать не хотят. В храм они ходят из сооб­ра­же­ний скорее маги­че­ских – свечку поста­вить, чтобы «помогло» выиг­рать в лоте­рею или выле­читься от хонд­роза. Дело же не в языке. Пони­ма­ете, если чело­век стре­мится к Богу, к спа­се­нию в Боге, то хоть по-китай­ски пусть служат – это же неважно, он выучит. Дело не в этом. Если чело­век пришел к Богу, если у него есть внут­рен­няя потреб­ность, он будет ста­раться понять. А если язык непре­одо­лимо мешает пони­мать, то чело­век не к Богу пришел.

Вот еще одна важная вещь. Когда мы молимся по-цер­ков­но­сла­вян­ски, слышим цер­ков­но­сла­вян­ские тексты, мы объ­еди­ня­емся во Христе не только между собой, но и со всеми нашими пред­ками, кото­рые в тече­ние тысячи лет слы­шали и про­из­но­сили те же самые слова. Полу­ча­ется в полном смысле общее дело (Литур­гия – (греч.) общее дело).

— Почему же тогда като­лики отка­за­лись от латыни, на кото­рой прежде совер­ша­лись все их бого­слу­же­ния?

— Я не като­личка, не имею ника­кого опыта бытия в като­ли­че­ской Церкви. Оче­видно, у них были какие-то сооб­ра­же­ния. Насколько они оправ­да­лись, не знаю, вроде бы не очень, потому что число при­хо­жан Като­ли­че­ской Церкви в Европе умень­ша­ется ката­стро­фи­че­ски, невзи­рая на службу на понят­ном языке. Более того, те, кто сохра­нил себе латынь – более стой­кие люди, их при­ходы более посто­янны, и язык их не сму­щает.

Вообще латынь, как и другие языки, – это не такая уж страш­ная вещь. Для изу­че­ния языка нужна прежде всего хоро­шая моти­ва­ция. В свое время я пре­по­да­вала немец­кий язык аспи­ран­там. Им нужно было сда­вать кан­ди­дат­ский мини­мум – это хоро­шая моти­ва­ция. Но части из них нужно было читать зару­беж­ных спе­ци­а­ли­стов. Эта моти­ва­ция еще лучше. Так вот, аспи­ранты второй кате­го­рии очень даже пре­успе­вали. Отсюда вопрос: у чело­века, кото­рый пришел в Цер­ковь, есть моти­ва­ция или нет? Он хочет жить в Церкви? Если да, то ему нетрудно будет посмот­реть в сло­варь, запом­нить, что такое три­статы и идти дальше.

Кроме того, напрасно счи­тать, что Цер­ковь совсем не идет веру­ю­щим навстречу. Очень полезно посмот­реть на текст канона пре­по­доб­ного Андрея Крит­ского. Он пере­ве­ден с гре­че­ского, и во всех при­лич­ных изда­ниях есть рус­ский пере­вод с ком­мен­та­рием. Но есть еще цер­ков­но­сла­вян­ский ком­мен­та­рий более позд­ней редак­ции: неко­то­рые слова и выра­же­ния, дословно пере­ве­ден­ные с гре­че­ского, уточ­ня­ются на цер­ков­но­сла­вян­ском языке. Так, напри­мер, слово бес­сло­вес­ный имеет сноску – безум­ный. Все очень просто: это пере­вод гре­че­ского слова, корень кото­рого – логос – может озна­чать слово, а может озна­чать разум. Первый пере­вод­чик пере­вел это слово как бес­сло­вес­ный, а потом уже более вдум­чи­вый редак­тор понял, что надо пере­во­дить как безум­ный. И сде­лано это очень акку­ратно: текст оста­вили, но ком­мен­та­рий дали.

— А как, напри­мер, стоя на литур­гии, моля­щийся, не име­ю­щий доста­точ­ных знаний по исто­рии, поймет слова: Яко да Царя всех поды­мем, ангель­скими неви­димо дори­но­сима чинми (дори­но­сима – тор­же­ственно носи­мого, про­слав­ля­е­мого, от греч. дори – копье. Букв. дори­но­сима – копье­но­си­мого; в древ­но­сти, тор­же­ственно про­слав­ляя царей или вое­на­чаль­ни­ков, их сажали на щиты, подняв вверх, ста­вили щиты на копья и таким обра­зом носили их пред вой­сками. Издали каза­лось, что про­слав­ля­е­мых несут прямо на копьях. Ангель­скими чинми – ангель­скими чинами.)?

— Это вопрос не к моля­ще­муся, а к тому, как он про­хо­дил кате­хи­за­цию. Если не про­хо­дил, то пускай сам и про­хо­дит. Только пусть обра­ща­ется с вопро­сами не к рядом сто­я­щей бабушке, а непо­сред­ственно к свя­щен­нику. Потому что батюшка, если сам не объ­яс­нит, как мини­мум укажет нужную лите­ра­туру.

…А вообще всякое бывет. У меня был случай, когда в храме одна девушка с пани­кой на лице подо­шла ко мне и спро­сила: «Что мне делать? Я совер­шенно не пони­маю, что гово­рят свя­щен­ники». (В этом храме к тому же не самая удач­ная аку­стика.) Я ей ска­зала, что, конечно, лучше бы потом текст бого­слу­же­ния про­чи­тать, но сейчас можно просто помо­литься о том, чтобы всё, что гово­рят свя­щен­ники, они гово­рили и от ее имени. Она, видимо, таким обра­зом помо­ли­лась, после чего стояла с совер­шенно тро­га­тель­ным выра­же­нием лица. А ведь, соб­ственно, именно это свя­щен­ник и делает – он молится от нашего имени. Но Цер­ковь устро­ена так, что его голос служит выра­же­нием нашей общей молитвы.

О про­ис­хож­де­нии бого­слу­жеб­ного языка

Первый лите­ра­тур­ный язык славян, создан­ный свя­тыми рав­ноап­о­столь­ными Кирил­лом и Мефо­дием в IX веке, при­нято назы­вать ста­ро­сла­вян­ским (древ­не­цер­ков­но­сла­вян­ским) языком. Его осно­вой явился маке­дон­ский говор древ­не­бол­гар­ского языка, на кото­ром гово­рило сла­вян­ское насе­ле­ние гре­че­ского города Солуня (совр. Сало­ники). Именно этот говор был изве­стен «солун­ским бра­тьям». В ходе пере­вода Свя­щен­ного Писа­ния и бого­слу­жеб­ных книг с древ­не­гре­че­ского на этот язык ими был впер­вые раз­ра­бо­тан книж­ный стиль живого сла­вян­ского языка, отра­зив­ший вли­я­ние гре­че­ского син­так­сиса и вобрав­ший в себя боль­шое коли­че­ство ново­об­ра­зо­ван­ных по гре­че­ским образ­цам слов (Бого­ро­дица, Прис­но­сущ­ный и др.). В IX веке раз­ли­чия между сла­вян­скими язы­ками были незна­чи­тель­ными, и со своими пере­во­дами святые Кирилл и Мефо­дий отправ­ля­ются в Вели­кую Мора­вию, к запад­ным сла­вя­нам. Когда же хри­сти­ан­ство при­хо­дит на Русь, то здесь также появ­ля­ются бого­слу­жеб­ные книги, пере­пи­сан­ные с более ранних ори­ги­на­лов. Древним руси­чам был поня­тен язык этих книг – он имел общий с древ­не­рус­ским грам­ма­ти­че­ский строй и почти тож­де­ствен­ный основ­ной сло­вар­ный состав.

***

Вла­ди­мир Кирил­лин, доктор фило­ло­ги­че­ских наук, про­фес­сор, заве­ду­ю­щий кафед­рой фило­ло­гии Мос­ков­ской духов­ной ака­де­мии и семи­на­рии

Цер­ковно-сла­вян­ский язык возник во второй поло­вине IX века, во вре­мена святых Кирилла и Мефо­дия – про­све­ти­те­лей славян – в зна­чи­тель­ной мере как резуль­тат их пере­вод­че­ской дея­тель­но­сти. На этом языке никто нико­гда не раз­го­ва­ри­вал, он изна­чально был языком книж­ным и пред­на­зна­чался для нужд хри­сти­ан­ской Церкви: для бого­слу­же­ния, про­по­веди, пере­дачи биб­лей­ских, веро­учи­тель­ных, исто­ри­че­ских и других тек­стов.

С рас­про­стра­не­нием среди сла­вян­ских племен хри­сти­ан­ства и хри­сти­ан­ской книж­но­сти язык этот есте­ственно пре­тер­пе­вал изме­не­ния под воз­дей­ствием живых наре­чий. Посте­пенно появи­лись его запад­ная, южная и, позд­нее, восточ­ная раз­но­вид­но­сти. В сущ­но­сти, с момента воз­ник­но­ве­ния сла­вян­ской гра­моты пере­пис­чики книг, каждый в силу соб­ствен­ного разу­ме­ния, посто­янно стре­ми­лись к замене непо­нят­ных слов и грам­ма­ти­че­ских форм — напри­мер, гре­циз­мов, арха­из­мов, формы тво­ри­тель­ного падежа или двой­ствен­ного числа — на более понят­ные и совре­мен­ные им слова и формы. Так что язык этот не был совер­шенно застыв­шим, он по-своему все время раз­ви­вался.

Но когда на смену пере­пис­чи­кам в XVI–XVII сто­ле­тиях пришел печат­ный станок, этот сти­хий­ный про­цесс почти пре­кра­тился. Однако при этом почти сразу воз­никла про­блема исправ­ле­ния, редак­ти­ро­ва­ния и уни­фи­ка­ции цер­ков­но­сла­вян­ских тек­стов, ибо в бого­слу­жеб­ных книгах, напе­ча­тан­ных, напри­мер, в Москве, Киеве или Вильне, обна­ру­жи­лись замет­ные рас­хож­де­ния лек­си­че­ского, грам­ма­ти­че­ского, орфо­гра­фи­че­ского свой­ства – что вызы­вало сму­ще­ния и вся­че­ские соблазны.

Однако задача «пере­вода» литур­ги­че­ских тек­стов на рус­ский еще долго не ста­ви­лась. Вплоть до эпохи появ­ле­ния сино­даль­ного рус­ского пере­вода Свя­щен­ного Писа­ния (1876 г.) все исправ­ле­ния в молит­во­сло­виях и пес­но­сло­виях про­из­во­ди­лись сред­ствами того же цер­ков­но­сла­вян­ского языка, доста­точно бога­того и гиб­кого. Сами тексты от этого мало стра­дали – с точки зрения их худо­же­ствен­ных свойств, куль­турно-исто­ри­че­ской ассо­ци­а­тив­но­сти, духов­ного и бого­слов­ского содер­жа­ния.

На рубеже XIX–XX веков, тем не менее, в рус­ском цер­ков­ном обще­стве раз­го­ре­лись довольно жаркие споры о языке бого­слу­же­ния, поро­див­шие два лагеря энту­зи­а­стов — «нова­то­ров», рато­вав­ших за руси­фи­ка­цию бого­слу­жеб­ных тек­стов, и «кон­сер­ва­то­ров», отста­и­вав­ших непри­кос­но­вен­ность их цер­ков­но­сла­вян­ской при­роды.

Попытки изме­не­ний в бого­слу­жеб­ном языке ведутся и в наши дни. На Архи­ерей­ском Соборе 1994г. было при­нято реше­ние о созда­нии при Сино­даль­ной комис­сии по бого­слу­же­нию группы учёных спе­ци­а­ли­стов, спе­ци­ально пред­на­зна­чен­ной для необ­хо­ди­мого редак­ти­ро­ва­ния цер­ков­но­сла­вян­ских бого­слу­жеб­ных тек­стов. (Неко­то­рое время назад было поста­нов­ле­ние Комис­сии о неко­то­рых част­ных изме­не­ниях в бого­слу­жеб­ных текстах. – Ред.).

Но если уж допу­стить воз­мож­ность пере­вода бого­слу­жеб­ных тек­стов на рус­ский язык, то при этом нужно иметь в виду, что очень многие из них пер­во­на­чально были напи­саны по-гре­че­ски. Так что осно­вой для пере­вода в таких слу­чаях должна слу­жить не их цер­ков­но­сла­вян­ская версия, а именно ори­ги­нал. Но для такого труда, как мне пред­став­ля­ется, необ­хо­дим огром­ный талант пере­вод­чика, неза­у­ряд­ное знание гре­че­ского языка, причем языка времен созда­ния того или дру­гого текста. Вместе с тем, чтобы сколько-нибудь адек­ватно пере­дать духов­ную глу­бину и худо­же­ствен­ную силу пере­во­ди­мых тек­стов, нужно обла­дать не только огром­ной эру­ди­цией и поэ­ти­че­ским даро­ва­нием, но и, несо­мненно, соб­ствен­ным духов­ным опытом молитвы, бого­об­ще­ния, а также, если хотите, боже­ствен­ным вдох­но­ве­нием, подобно вели­ким гим­но­гра­фам про­шлого.

cтатья опуб­ли­ко­вана во 2(25)-м номере жур­нала «Фома».

Канонические нормы

Доктор филологических наук Ольга Прохватилова в книге «Православная проповедь и молитва как феномен звучащей речи» (Волгоград, 1999 г.) предположила, что каноническое чтение православных молитв выработалось на основе наставлений религиозных деятелей. Они рекомендовали верующим произносить священные тексты неспешно протяжно, ведь обращение к Богу не терпит суетной торопливости.

Например, известный богослов XIX в. Феофан Затворник – автор работы «Четыре слова о молитве», которая вышла в журнале «Христианское чтение» (№ 7, 1992 г.), написал именно об этом. Святитель отметил важность ежедневной молитвы для каждого православного христианина и посоветовал читать священные тексты внимательно, вникая в каждое слово. Так молитва, произнесенная неспешным речитативом, будет воспринята человеком в полной мере, дойдет до самого сердца.