Протопоп Аввакум как главный идеолог старообрядчества

Сын священника Аввакум Петров

25 ноября 1620 года в селе Григорово на Нижегородчине в семье священника Петра Кондратьева родился мальчик. В честь ветхозаветного пророка его нарекли Аввакумом. В книге «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» приводятся отдельные эпизоды его младых лет. Про своего батюшку Аввакум говорил так: «Отец мой жизнь жил слабую, прилежаше пития хмельнаго…».

Когда мальчику было 12 лет, его отец скончался — подростку пришлось взять на себя роль главы семейства. После смерти матери он женился на односельчанке Анастасии Марковне, которая до самой смерти сопровождала его во всех тяготах и лишениях.

В 1644 году Аввакум начал службу при храме Рождества Христова в Лопатищах. В его молодой семье появились дети — сын и дочь. Пастве в целом нравились его яростные и искренние речи на проповедях, но случались и драки — священника избивали недоброжелатели.

Недовольство местных властей деятельностью Аввакума вынудило его вместе с семейством искать протекции в Москве. Столица встретила его радушно, там он попал в круг вождей «боголюбческого» движения — клириков, выступавших за реформы церковной организации и её очищение от злоупотреблений. Священник познакомился не только с царским духовником Стефаном Внифатьевым, но и с самим государем Алексеем Михайловичем. В сентябре 1647 года Аввакум с грамотами от царя вернулся в Лопатищи. Жилище было разорено — пришлось поднимать домашнее хозяйства с нуля.

С 1645 года усиливаются позиции кружка «боголюбцев». Отец Иоанн Неронов стал главным вдохновителем Аввакума. К «боголюбцам» примкнул и Никон (Никита Минов). А в 1647-м кружок получил поддержку царя.

Где справедливость?!

Книга пророка Аввакума начинается с разговора с Богом, поразительно созвучным тому, что во множестве ведут сегодня наши современники. Доколе, Господи, я буду взывать, и Ты не слышишь, буду вопиять к Тебе о насилии, и Ты не спасаешь? Для чего даешь мне видеть злодейство и смотреть на бедствия? Грабительство и насилие предо мною, и восстает вражда и поднимается раздор. От этого закон потерял силу, и суда правильного нет: так как нечестивый одолевает праведного, то и суд происходит превратный (Авв 1:2–4).

Этот вопль стар, как мир, и вопросы вечны. Аввакуму, как порой и всем нам, казалось, что Господь не спешит откликнуться на людские беды и боль. Как было бы хорошо, чтобы добродетель увенчивалась благоденствием, а зло немедленно каралось! Но зло торжествует, а правда и праведники гонимы. Как совместить это с Божией справедливостью?

Аввакум почти «обвиняет» Бога: зачем Ты делаешь меня, слабого и грешного, свидетелем бедствий — ведь мне от этого плохо?! А еще хуже от мысли, что и Ты Сам терпишь все это зло. Как вместить это в наше сознание? И в ответ на все эти скорбные вопросы слышит… страшную весть о новой беде, наступающей на Иудею.

Оказывается, Божие равнодушие к происходящему на земле — кажущееся, и Он готов совершить суд над недостойным поколением избранного Им народа. Но совершится этот суд рукой халдеев-вавилонян. Непобедимые агрессоры, они вряд ли понимали, что своими победами обязаны не своим воинским талантам, а всемогуществу Бога, избравшего их, как прежде ассирийцев, орудием Своей ярости — для вразумления народов.

Бог не оставит грех безнаказанным — и не только в Израиле, но и среди его врагов. Камни из стен возопиют, и перекладины из дерева будут отвечать им: «горе строящему город на крови и созидающему крепости неправдою!» <�…> Горе тебе, который подаешь ближнему твоему питье с примесью злобы твоей и делаешь его пьяным, чтобы видеть срамоту его! Ты пресытился стыдом вместо славы; пей же и ты и показывай срамоту, — обратится и к тебе чаша десницы Господней и посрамление на славу твою (Авв 2: 11–12, 15–16).

Церковный раскол допетровской Руси

По ходатайству Иоанна Неронова Аввакума назначили протопопом собора Входа Госполня во Иерусалим в Юрьевце-Повольском. В июле 1652-го протопоп прибыл в Москву, где находился до 21 августа 1653 года.

Тем временем в стране разворачивалась церковная реформа Никона, взошедшего на патриарший престол в 1652 году и сразу же объявившего о необходимости изменений в религиозной жизни. Взгляды Никона не нашли поддержки в среде «боголюбцев», которые были не согласны с унификацией русской церкви с греческой. Противники изменений подвергались опале: одним из первых под удар попал отец Иоанн Неронов. Протопоп Аввакум даже отправил челобитную царю, прося за своего наставника. С критикой обрушились и на самого Аввакума: ему пришлось покинуть место своей службы с частью паствы.

«Не пустили попы у Казанские в церкву и ис придела выбили, по приказу архидьяконову, сказывают. И я, грешник, помянул изгнание великаго светила Златоустаго, и собрался з братиею о Господе в дому твоем в сушиле, после тебя в первое воскресение побдети… И в то время прииде дух от пустыни, обыдоша нас пси мнози, и сонм лукавых обступиша ны, и вскочиша в молитвенный дом Борис Нелединский со стрелцами и книги попраша, а меня почали бить взашей и за волосы драть в патрахели, а братью також перехватали, человек с сорок и болши», — писал Аввакум в «Житии».

15 сентября Аввакума должны были расстричь за неповиновение патриарху, но по личной просьбе царя этого не произошло. Протопоп был отправлен в ссылку в Тобольск. Там у него отношения с местным духовенством и воеводой Пашковым совершенно не сложились на фоне жертв и лишений в ходе освоения Дальнего Востока. Так, во время экспедиции в Даурию 1656 года Аввакум разражался пламенными речами и совершил несколько дерзких выходок, за что недовольный воевода приказывал бить священника кнутом и даже посадить в острог. В экспедиции протопоп потерял малолетнего сына.

В мае 1664 года Аввакум с семейством прибыл в Москву. Противники реформы Никона из числа бояр приняли опального протопопа. Сам государь разместил Аввакума на подворье Новодевичьего монастыря. Постепенно протопоп набрал большое количество сторонников своих проповедей в Москве. Иван Андреевич Хованский, Юрий Дмитриевич Долгорукий, Анна Петровна Милославская и Феодосия Прокопьевна Морозова — эти влиятельные представители русской знати поддерживали Аввакума.

Пламенные речи, которые беспокоили царя, конфликты с греческими церковниками и недовольство ряда московских клириков заставили окружение государя вновь выслать Аввакума из Москвы. На сей раз — в Пустозёрск. Церковная оппозиция подверглась репрессиям.

В 1666—1667 годах прошёл Большой Московский церковный собор, который должен был примирить сторонников и противников реформ. Привезли из ссылки и Аввакума. «Стязавшеся власти много со мною от Писания: Иларион Рязанский и Павел Крутицкой, Питирим же, яко красная девка, нишкнет, — только вздыхает. Оне же не возмогоша стати противо премудрости и силы Христовы, но токмо укоряху. И лаяше меня Павел, и посылаше к чорту», — так, согласно «Житию», прошёл для протопопа собор.

Протопоп Аввакум: средневековое сознание и сознание Нового времени

Лекция 6 из 8

Как автобиография раскольника выразила противоречия эпохи

Автор Ольга Чумичёва

Протопоп Аввакум Петров — фигура почти невероятная. Это уникальный слу­чай, когда в одной личности отразилась эпоха, разграничившая Россию средне­вековую, по преимуществу религиозную, — и новое светское государство с куль­турой и политической структурой иного типа. И если мы обращаемся к фигуре Аввакума, то во многом потому, что он оказался человеком на грани двух миров.

Начало жизни, среда, из которой он происходил, были весьма заурядными, одна­ко масштаб личности, осознание своей миссии и несокрушимость веры сделали его олицетворением одного из поворотных моментов в истории России. Аввакум уникален, потому что до него никто не заявлял о себе столь определенно и красноречиво — в конце концов, он автор первого автобио­­гра­фического повествования в русской литературе, до него мы не слышим такой исповедальности. Но вопрос: насколько это исповедальность, а насколько игра? И почему «одинокий голос человека» оказался услышан современниками и потомками?

Способность Аввакума воплотить убеждения в словах и поступках порази­тель­ны. Однако он отражает многие ключевые черты русского человека той эпохи, и, как ни парадоксально, эта предельная «типичность» сделала его лидером в глазах современников и заставляет нас проследовать за ним и по­степенно, шаг за шагом, восстановить смысл событий, масштаб которых далеко выходит за рамки отдельной человеческой жизни.

Сын и внук сельских священников, он родился в селе Григорове, под Нижним Новгородом, — в тех исконно русских, коренных краях, откуда за десятилетие до его появления на свет ранее вышло народное ополчение, чтобы спасти оте­чество и укрепить православную веру; ополчение, которое в итоге обеспечило приход на трон нового царя Михаила Федоровича Романова и вместе с ним новой династии. Аввакум рос в обыкновенной, не слишком благополучной семье: в 15 лет лишился пьющего отца; прислушивался к наставлениям «молит­венной» матери, по указанию которой в 17 лет женился на 14-летней сироте На­стасье Марковне (именно так, уважительно, он ее назы­вал потом всю жизнь). В двадцать с небольшим лет был рукоположен в диа­коны, а пару лет спустя, в 1644 году, — поставлен в священники и получил приход в селе Лопа­тицы неподалеку от почитаемого Макарьева Желтоводского монастыря. Сло­вом, в первые 25 лет ничем не выделялся из сотен подобных ему «поповичей». Представив себе его, мы одновременно видим десятки тысяч молодых людей XVII века, для которых жизнь строилась по лекалам отцов и дедов, которые жили в рамках церковного годового круга и крепко держались за землю: «где родился, там и пригодился» — это их взгляд на мир.

Однако уже в первом своем приходе Аввакум ввязывается в борьбу, навсегда определившую его жизненный путь. Он занимает крайне строгую нрав­ствен­ную и каноническую позицию, в соответствии с идеалами христианства, кото­рые редко воплощались в том «грешном мире», о котором неизменно говорят все русские книжники. Он вводит в своей церкви единогласное пение взамен распространенного повсюду многогласия (когда священник с дьяконом парал­лельно читали разные тексты, сокращая время службы к облегчению прихо­жан); тщательно соблюдает все уставы, стыдит и уличает сельчан и даже местных влиятельных лиц за различные бытовые пороки, особенно за пьян­ство. А когда в Лопатицы приходят «плясовые с медведи с бубнами и с дом­рами», Аввакум, как сам он позднее рассказывал, «по Христе ревнуя изгнал их и хари и бубны изломал един у многих и медведей двух великих отнял — одного ушиб… а другого отпустил в поле».

В 1648 году Аввакум наотрез отказался благословить молодого аристократа Матвея, сына воеводы Василия Шереметева, несмотря на милостивое отноше­ние последнего к суровому попу. Естественно, Аввакуму доставалось от недо­воль­ных: то побили, то «придавили», то взбешенный Шереметев бросил в Вол­гу, так что Аввакум еле спасся. Кончилось тем, что Аввакуму дважды пришлось бежать из Лопатиц в Москву, оттуда его направили служить прото­попом (то есть старшим священником) в город Юрьевец, где он так яростно взялся за установление благочестия, что уже через восемь недель «попы и бабы, которых унимал от блудни, среди улицы били батожьем и топтали его и грозились совсем убить… да и тело собакам в ров бросить». В итоге в 1651 го­ду он бежит от озлобленной паствы в Москву.

Все это могло бы показаться странным и случайным, если бы не происходило в стране в 1640-е годы. После Смуты и с приходом на престол новой династии Романовых многие книжники и не только знатные, но и простые люди беспо­коились о чистоте веры и и опасались, что отступление от нее ведет к погибели Русской земли. Занимало это и благочестивого молодого царя Алексея Михай­ло­вича. Царский духовник Стефан Вонифатьев, молодой протопоп Казанского собора в Москве Иоанн Неронов, книжные справщики Иван Наседка, Шестак Мартемьянов, а какое-то время и престарелый патриарх Иосиф, пытались воз­родить древнюю традицию проповеди, ввести едино­гласие, очистить богослу­жение от повреждений, накопившихся за десятилетия исторических потрясе­ний и столетия прежней разобщенности, унифицировать церковные книги. Идеал чистой и праведной церкви не всем был близок, но влияние на царя позволяло «ревнителям древлего благочестия» определять духовную политику.

Так что молодой сельский священник Аввакум не был одиноким чудаком. Он был одним из горячих сторонников популярного и влиятельного течения в церкви. И это позволило ему быстро подняться в неформальной иерархии духовных авторитетов, завести личное знакомство с царем. Унификация богослужебных книг и обрядов была проведена по современным греческим и украинским изданиям. Древнерусские рукописи, работа с которыми требовала кропотливости и многих месяцев труда, были отложены в сторону. И Аввакум громче, решительнее единомышленников выразил протест в посланиях-челобитьях царю Алексею Михайловичу. Однако тот доверял молодому священнику, а потом патриарху Никону, а также был заинтересован в укреплении связей с украинскими землями, нуждался в поддержке там православных казаков. Так что при всем личном расположении царя, а более того, набожной царицы Марии Ильиничны Милославской, Аввакум повлиять на ситуацию не мог: практика мало-помалу брала верх над идеалом консерва­тизма.

В сентябре 1653 года его посадили в подвал Андроникова монастыря на трое суток, а затем стали увещевать. Но чем больше на него давили, тем крепче верил Аввакум в свою правоту.

Однако в те годы Аввакум не был лидером в своем кругу единомышленников. Это было мощное духовное движение в защиту консервативных основ духов­ной культуры — и его острота и сила были ответом на подспудно вызревавшие новые тенденции. В тот момент никто не мог их определить, но по сути это было проникновение светской культуры и светского отношения к жизни, кото­рое вызвало колоссальную ответную реакцию. И царь Алексей Михайлович в тот момент чувствовал себя не просто правителем, а духовным лидером обще­ства. Поэтому и собирал вокруг себя искренних и цельных приверженцев традиций. Однако практика оказывалась намного сложнее идеала. Яростное возмущение людей разных сословий, которое описывает Аввакум, не случайно: провозглашая традицию, он и его единомышленники, вплоть до царя, начи­нали комплекс консервативных реформ, пытались подогнать пестрое и во мно­гом светское общество под книжный стандарт христианского благочестия.

Поворотной точкой стал 1652 год: патриарх Иосиф скончался, новым главой церкви стал Никон, также родившийся в Поволжье, учившийся в Макарьевском монастыре, близкий товарищ «ревнителей благочестия». Естественно, Аввакум и остальные возлагали большие надежды на патриарха Никона. Довольно бы­стро выяснилось, что Никон и его бывшие единомышленники по-разному понимают цели и суть очищения церкви. Да, они сходились в том, что книги, практику богослужения и многое другое нужно реформировать, но на этом согласие закончилось: «…видим, яко зима хощет быти, сердце озябло, и ноги задрожали» — так резюмировал Аввакум настроение в кругу друзей.

Новый энергичный патриарх Никон опирался на выходцев с Украины и ученых греков, но все они казались традиционалистам людьми сомнительной морали и подозрительной учености — какой-то слишком западной, слишком «латин­ской», а этого веками учились бояться.

«…Журят мне, — писал Аввакум, — что патриарху не покорился, а я от писания его браню да лаю. …За волосы дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза плюют». В итоге Аввакум Петров был сослан в Тобольск, где сперва его встретили как истинного героя. Однако и там череда ссор с архиепископом, местными духовными и светскими лицами привела к тому, что из Тобольска — города обустроенного, вполне благополучного, служившего администра­тивным центром Сибири, Аввакума отправили дальше — в Енисейск, а потом в Забайкалье. Туда отправлялся отряд во главе с первым нерчинским воеводой Афанасием Пашковым, посланный на завоевание Даурии — области далее к востоку от Забайкалья.

И тут мы должны остановиться и присмотреться: куда попал Аввакум, среди каких людей оказался? Сибирское ханство было официально захвачено русскими казаками во главе с Ермаком Тимофеевичем в XVI веке — почти за столетие до похода Пашкова, однако далеко не все территории были освоены военными и купцами, отношения с местными народами были крайне слож­ными: одни приветствовали русских как соперников татар, другие не желали видеть новых претендентов на власть. Особенно яростно сопротивлялись круп­ные племенные союзы, которые и татарским ханам подчинялись условно (напри­мер, якуты и тунгусы). Приход русских воевод сопровождался не только возможностями торговать, но и установлением новой дани — ясака.

Пашков и его соратники были людьми суровыми и привыкшими к дисциплине, перед ними стояли большие практические задачи, и ссыльный протопоп был в этом походе откровенной обузой. Сам Аввакум мало интересовался сибир­ски­ми делами, о и климатические трудно­сти, но по его рассказам можно подумать, что весь поход затеян как мучитель­ство над ним самим. Хотя кто там кого больше мучил, сказать непросто. И ко­гда Аввакум взялся поучать воеводу, тот просто согнал протопопа, его жену и детей с судна (дощаника) и отправил дальше пешком. И некоторое время они действительно шли по берегу, а потом сели обратно на борт. Затем Пашков велел высечь строптивого священника кнутом и бросить в Братский острог. На самом деле Пашков обошелся бы так с любым, кто отказался слушаться его приказов в походе. Но Аввакум видит в действиях воеводы личную ненависть и козни темных сил. Тюремное сидение Аввакум описывает с обилием умень­шительных суффиксов, создавая эффект иронический — детская, почти ласко­вая речь находится в резком контрасте с бытовыми ужасами:

«Что собачка в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было: я их скуфьею бил — и батошка не дадут! Все на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много».

Весной отряд двинулся дальше — на Байкал и в Забайкалье, всем приходилось нелегко. Ужас в том, что с протопопом шла семья, включая малых детей, и не все дети пережили эти испытания. Так что, несмотря на кажущиеся «потеш­ки» рассказа, жизнь была действительно страшной. И все шесть лет скитаний по Сибири Аввакум неустанно обличал «неправды» злосчастного воеводы. Они и вправду изводили друг друга с неукротимым пылом. Впрочем, именно Аввакуму мы обязаны ярким портретом военного человека XVII века, условий освоения нового региона — то есть зарисовками ключевого процесса в становлении будущей Российской империи.

Наконец, в 1663 году Аввакум был возвращен в Москву. Обратный путь длился три года. Протопоп «по всем городам и по селам, в церквах и на торгах кричал, проповедуя слово Божие, и уча и обличая безбожную лесть», то есть реформы патриарха Никона, к тому времени оказавшегося в опале. Возмужавший царь не стал терпеть претензий патриарха на верховную власть, и дело неминуемо привело к уходу Никона. Церковь попала в непонятное положение: с одной стороны, инициатор реформ уже в изгнании, но реформы разворачиваются дальше; многие поборники традиций получают заметное облегчение и наде­жду на поворот вспять, едут в столицу, но к ним мало прислушиваются при дворе.

Первые месяцы в Москве Аввакум торжествовал: враг повержен, сам он вер­нулся мучеником и исповедником, вокруг собрались друзья и ученики. Царь приказал поселить протопопа на кремлевском подворье, порой просил его благословения, а вслед за царем бояре и высшие служилые чины к Аввакуму проявляли почтение, особенно дорогое после сибирских терзаний. Вскоре выяснилось, что реформу царь отменять не намерен и конфликт Аввакума с властью стал неизбежен. Отступать ни одна из сторон не собиралась.

Мы видим тут столкновение двух полярных установок. Для царя и его окру­же­ния главным делом была «большая политика»: освоение Сибири, укрепление западных рубежей, расширение территорий, преобразования в армии и управ­лении страной. И церковная реформа была частью этого процесса единения страны и укрепления державной мощи. Для Аввакума главным делом была личная совесть, судить которую мог только Бог. Не случайно рассказы о поли­тических и личных испытаниях соединяются у него в единое целое в тексте «Жития», из которого, собственно, мы и узнаем обо всех этих событиях и отношении к ним Аввакума.

И когда протопоп шел напролом — в поволжской деревне, в столице, в забай­кальских краях, в спорах с царем, воеводой, патриархом, друзьями и недру­гами, он делал это из глубочайшей убежденности, что для человека любого звания нет ничего важнее веры. Не раз в «Житии» он признается, как хотелось порой тихо жить с женой и детьми, как по-человечески и от души любил он царя Алексея Михайловича — не потому, что царь, а потому, что знал его с юности, воспринимал его почти как друга. В этой любви не было подобо­страстия или искательства выгоды. И царь, несомненно, понимал это — не слу­чайно многое прощал строптивому и совсем не родовитому священнику. И все же политика брала верх над верой.

В 1664 году Аввакум был сослан в Мезень, где продолжал свою проповедь и поддерживал посланиями своих приверженцев, разбросанных по всей России. Через полтора года, в 1666-м, его привезли в Москву на церковный Собор, призванный избрать нового патриарха и окончательно разрешить вопрос с реформой.

Там 13 мая после тщетных увещеваний Аввакума лишили сана и торжест­венно, в Успенском соборе, наложили на него анафему, обвинив в расколе. В ответ Аввакум не смолчал — и объявил, что проклинает архиереев, глав Собора. Рас­сказ Аввакума о событиях тех дней весьма красочен. Он подробно объясняет свои слова, слова иереев, он рассказывает о действиях, которые происходили. И среди прочего он ставит проблему, которая весьма важна для русского чело­века XVII века: проблему юродства и особого отношения к власти:

«Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились, человек их с сорок, чаю, было, — велико антихристово войско собра­лося! Ухватил меня Иван Уаров да потащил. И я закричал: „Постой, — не бейте!“ Так они все отскочили… И я отшел ко дверям да набок пова­лился: „Посидите вы, а я полежу“, — говорю им. Так они смеются: „Дурак-де протопоп! и патриархов не почитает!“ И я говорю: „Мы уроди Христа ради; вы славни, мы же бесчестни; вы сильни, мы же немощны!“».

И в этом утверждении слабости, которая превыше силы, заключается самый главный смысл внутреннего восстания, которое утверждает протопоп.

После Собора его увезли в Пафнутьев Боровский монастырь, где продержали в темнице «в железах» около года. Популярность Аввакума как священника и духовного наставника была столь велика, что и в царской семье, и в боярских палатах нашлось немало ходатаев за него. Его пытались уговорить, привозили в Москву, в Чудов монастырь, на новые встречи со вселенскими патриархами и русскими архиереями. Но он твердо стоял на своем: все церкви отступили в нечестие, реформы Никона — зло, греки утратили царство под ударами турок именно из-за нестойкой веры, и лучше остаться одному с истинной верой, чем присоединиться к «тьме беззаконных». В конце концов его били кнутом и в 1667 году сослали на Север, в Пустозерский острог на реке Печоре. Един­ственная милость к Аввакуму состояла в том, что, в отличие от его пустозер­ских соузников, священника Лазаря и соловецкого инока Епифания, ему не урезали язык.

Следующие четырнадцать лет Аввакум, Лазарь, Епифаний и дьякон Федор про­вели в земляной тюрьме в Пустозерске, откуда с огромным трудом, используя симпатии ряда стрельцов из числа охраны, рассылали учительные письма сто­ронникам старой веры, укрепляя и утешая их. А таких людей, несмотря на вол­ну суровых репрессий, было много, и разного звания: от всем известной бояры­ни Феодосии Морозовой до крестьян, стрельцов и купцов. И уже после смерти царя Алексея Михайловича, при его сыне Федоре Алексеевиче, пытавшемся покончить со старообрядцами, пустозерские узники были сожжены в деревян­ном срубе. Это случилось в 1682 году.

Надо сказать, что именно конец XVII века ознаменовался крупными преследо­ваниями старообрядцев. Если при Алексее Михайловиче их, скорее, увещевали и предоставляли им возможность покинуть дома и уйти в далекие земли, то при Федоре Алексеевиче пытались заставить, принудить к принятию новой веры. И это привело к таким страшным явлениям, как добровольное самосож­жение людей, которые предпочитали смерть в огне, но не подчинение нече­стью. К этому же времени относятся и серьезные споры о том, как надо по­ступать по отношению к власти, которая проявляет чрезмерную жестокость. Волны смягчения и ужесточения политики по отношению к старообрядцам продолжались вплоть до правления Петра I, при котором постепенно сошли на нет. И уже тогда установилась более или менее стандартная система, когда старообрядцы, например, платили двойной налог за право ношения бороды. Но в остальном их оставили с их верой и преследовать физически, по крайней мере, прекратили.

Текст «Жития» и посланий Аввакума наполнен невероятным оптимизмом. Но это оптимизм особого рода: Аввакум принимает и приветствует испытания, воспринимая их как знак божественного избранничества. Он убежден, что Бог сопутствует ему на всем пути, направляет его в стрем­нины, чтобы укрепить в вере и помочь другим увидеть ее несокрушимость. Бог в «Житии» Аввакума кормит своего слугу — по молитве «напихивает» его сети рыбой, избавляет от холода, помогает найти кров, изыскать способ писать единомышленникам. В полном соответствии с житийным каноном Аввакум включает в повествова­ние и демонические силы — бесы хватают его, играют на скоморошьих дудках, но он браво разгоняет их, как положено святому. Нарочитость образов, откро­вен­ное юродство, когда Аввакум, по его собствен­ным словам, в споре с архи­ере­ями внезапно валится на бок на Соборе, изобра­жает дурачка, тем самым разыгрывая евангельское противопоставление показной и истинной мудро­сти, — все это одновременно было и литературным текстом, и страшным, мучительным перформансом длиною в жизнь, пророческим по духу, обра­щен­ным к пастве как проповедь, и спонтанным порывом. Едва ли можно про­вести границу между этим тремя составляющими.

Рассказ Аввакума основан на фактах — почти все они подтверждаются доку­ментами. И в то же время простые житейские события, реально произнесенные слова превращаются в «Житии» в публицистическое и художественное целое, потому что автор придает всему особый смысл, выстраивает систему логиче­ских связей. Он превращает свою жизнь в публичное действо, в живое свиде­тельство веры. И даже самые теплые человеческие моменты: радость, обра­щенная к собственному ребенку, нежная интонация в рассказе о жене — служат этой высшей цели. Простота и обычность чувств подчеркивает величину ду­хов­ного подвига, преодоления, которое необходимо на пути к спасению. А про­­сторечие, разговорные обороты, которыми изобилует повествование, постоянно переплетаются со скрытыми книжными и в первую очередь еван­гель­скими цитатами. Например, он пишет:

«Горы высокия, дебри непроходи­мыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову! В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы — перие красное, вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята индейские, и бабы, и лебеди, и иные дикие — многое множество, птицы разные. На тех горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, и зубри, и лоси, и кабаны, волки, бараны дикие — во очию нашу, а взять нельзя! На те горы выбивал меня Пашков, со зверьми, и со змиями, и со птицами витать. И аз ему малое писанейце написал, сице начало: „Человече! Убойся Бога, седящаго на херувимех и призирающаго в безны, его же трепещут небесныя силы и вся тварь со человеки, един ты презираешь и неудобство показуешь“».

Так описание сибирской природы внезапно становится иллюстрацией к еван­гельскому тексту и поучению-проповеди, обращенному к воеводе Пашкову.

Личность и жизнь Аввакума становятся метафорой и путеводным знаком для остальных людей. И это игра и не игра, это не просто «театрализация жизни» и далеко не наивность. Это следование абсолютной модели — жиз­нен­ному пути Иисуса Христа, подражание его страстям и страданиям, его прит­чам, любви к ученикам и суровости к фарисеям. По сути это средне­вековая модель, но в жизни и в тексте Аввакума она выражается через реформу лите­ратурного языка, через уникальность судьбы, через крайнее бесстрашие и го­товность менять многое, жертвовать многим во имя сохранения и спасения главного — хрупкой и несокрушимой человеческой души.

И тут мы сталкиваемся с проблемой, которую трудно разрешить. Мы посто­янно говорим о старом и новом, о традиционалистах-старообрядцах и светских новаторах. Но упираемся в противоречия. Защитники старины смело рефор­мировали реальность, обращая ее к идеалу, — так поступали и деятели евро­пей­ской Реформации, поднимавшие идеал раннего христианства над повсе­днев­ностью и уступками «человеческим слабостям». И реформа­торский, непре­­клонный дух был в них сильнее, чем в поборниках новизны. Не случайно потом из «консервативной» старообрядческой среды вышли ведущие промы­шлен­ники России XVIII–XIX веков, смелые преобразователи экономики: куп­цы и предприниматели, зачастую бывшие крестьяне, — не терявшие нрав­ственных начал и твердой веры, даже становясь миллион­щиками. Консерватор Аввакум совершил революцию языка — своим «вяканьем», просторечием сокрушив кано­ны книжного стиля. Еще полтора столетия после него никто не сумеет так живо и сочно описывать людей, бытовые сцены. Причем это не наивность рас­сказчика — это сплав книжных образов, сюжетных моделей прошлого, лично­стного и авторского взгляда. Разговорный язык переплетается с книжным орга­нично и искусно.

И что самое поразительное — такой средневековый по устремлению, Аввакум ввел в русскую культуру пример личности, способной преодолевать преграды. И в этой мощи, в свободе мышления и речи — предвестие именно новой, свет­ской культуры, бросающей вызов и консервативным устоям общества, и бюро­кратическому обезличиванию. Аввакум ввел ролевую модель не бунтаря с ору­жием в руках, а человека мыслящего, обладающего зрелой свободой совести, готового платить за нее жизнью. И при всех поворотах и сменах настроений в обществе мы веками оборачиваемся к этому человеку, шагнувшему из Средне­ве­ковья в Новое время и научившему нас думать и говорить самостоя­тельно.

Последняя ссылка Аввакума

13 мая 1666 года Аввакум был расстрижен и предан анафеме, несмотря на заступничество царицы. Протопоп был закован в цепи и посажен в клетку. В 1667 году Аввакум и ряд его расстриженных сторонников были отправлены в Пустозёрский острог. 14 лет он жил в земляной тюрьме. Даже в таких условиях он не прекращал проповедовать и отправлять послания как царю, так и своим сторонникам. Там же он работал над автобиографией.

По настоянию патриарха Иоакима пустозёрских страдальцев, раскольников, следовало отправить на костёр. 14 апреля 1682 года Аввакум был приговорён к сожжению. Когда пламя полыхало, протопоп сумел высвободить руку и сказать перед смертью: «Будете таким крестом молиться — во веки не погибнете!».

Что? Где? Когда?

Достоверных сведений о жизни восьмого из двенадцати малых библейских пророков, предсказавшего разрушение Иерусалимского храма и самого Иерусалима халдеями, Вавилонское пленение иудеев, возвращение пленных на родину и приход Мессии, не сохранилось.

Согласно иудейской традиции, матерью Аввакума была сонамитянка (уроженка города Сонам. — Прим. ред.), которой пророк Елисей предсказал, что через год она будет обнимать сына. А в жизнеописании пророка, дошедшем до нас в разных редакциях, говорится, что Аввакум был сыном некоего Асафата из Бетхозера, пережил взятие Иерусалима и умер всего за два года до возвращения евреев из плена.

Местом его проповеди считается Иудея, возможно — Иерусалим, в период «крайнего обострения международной обстановки» и социального разложения в самой Иудее.